таких расселин была даже грязная вода, а на берегу следы ног: шестиногие жуки, четырехногие животные с раздвоенными копытами, двуногие птицы с когтями на каждом пальце, и иногда отчетливые выемки от одетой в кожу ноги, по меньшей мере вдвое большей, чем моя.
В такой грязевой расселине легко могла спрятаться не одна банда троллей. Если тролль знал путь через овражную страну — где пересечь эту расселину, а где ту — он мог двигаться намного быстрее нас, и незамеченным.
Когда солнце стало краснее, а тени вытянулись, наш круглолицый офицер предложил разбить лагерь в одном из оврагов. Было не слишком много тех, кто хотел спать в открытой могиле. Что касется меня, то детство в Кригиллах и пять лет с Балтом выработало свои понятия о безопасности: я хотел, чтобы эти странные горы были у меня под ногами. Я хотел увидеть своего врага как можно быстрее, а до него было еще далеко.
И я был Хаману. Я получил то, что хотел.
Мы шли, при свете лун и факелов, я гнал своих ветеранов до тех пор, пока они не устали так, что не могли сделать ни единого шага. Тогда мы разбили лагерь у подножия одного из этих странных холмов. По форме они напомимали жилища муравьев или червей, если бы муравьи или черви были таких размеров, что могли строить холмы для жилья. Их покрытые травой склоны были достаточно крутые, без камней, которые дали бы зацепку для рук или ног.
При свете дня мы легко нашли бы путь наверх; этой ночью, однако, пришлось разбить холодный лагерь у подножия. По крайней мере одна особенность овражных земель была знакома нам: днем, под солнцем, обжигающая жара; ночью, при луне, замораживающий кости холод. И ветераны и офицеры завернулись с плащи и сгрудились вместе, обогревая друг друга своими телами.
Я дежурил первым вместе с еще пятью сильными людьми, поклявшимися что не уснут на посту.
Я стоял лицом к югу; тролли обычно приходили с севера. Первый звук, который я услышал, был человеческий крик, мгновенно прекратившийся. Я знал, что мы в ловушке, но в тот день я не имел понятия, кто расставил эту ловушку: тролли или офицеры Сжигателя-Троллей. Что бы это ни было, это не было битвой — оружие было только у троллей; люди умирали, запутавшись в своих плащах, спящие или только что проснувшиеся и еще вялые.
Я поднял меч, но человеческая рука стиснула мою шею у основания черепа. Вся моя сила вытекла из меня, опустилась к ногам, хотя я не упал и остался стоять. Страх, какого я никогда не испытывал прежде, парализовал меня, мысли о бегстве или сражении исчезли из моей головы. Псионическая атака — сейчас я знаю это — но тогда для меня это была чистая магия, и я, Ману из Дэша, сын фермера, в первый раз столкнулся с Невидимым Путем и понял, что это такое.
Я решил, что я ослеп и оглох, но это была только Серость, холодный нижний мир, выкачивающий звуки из моих ушей и образы их моих глаз, пока меня крепко держала другая рука, другое сознание. В следующий момент я уже стоял на залитой луной земле, далеко от странно-выглядевших холмов. Потом дребезжащий злой голос сказал:
— Отправьте его вниз.
Что-то тяжелое и твердое ударило меня сзади. Когда я очнулся, я был в яме, накрытой сверху кирпичным потолком, в компании червей и мелких жуков. Свет, вода и еда — достаточная только для того, чтобы не умереть — падали ко мне сверху, через недостижимую дыру в потолке.
Я не знал, чем закончилась последняя битва в моей человеческой жизни, но я мог угадать.
Восьмая Глава
Подбородок Хаману, выглядевший совершено по человечески в слабом утреннем свете, сочившимся через решетчатые стены его кабинета, опустился на грудь. Иллюзорное мясо уперлось в иллюзорный шелк, потом шея короля выпрямилась и он сел подчеркнуто прямо на своем стуле.
Глаза, наполненные мелким песком, мигнули от удивления. Он спал не чаще раза в десять лет, а еще реже замечал, что спит. В той части своего сознания, которая была связана с медальонами его темпларов и которой он слушал их просьбы, была самая настоящая суматоха, даже паника — но только не в просьбах, исходивших от сержантов-хирургов, ораторов или других, которые по долгу службы должны были иметь неограниченный доступ к силе Черной Линзы, которую он передавал своим миньонам. К некоторому удивлению самого Хаману на такие обычные просьбы он отвечал даже во сне.
Прошло уже тринадцать сотен лет, а он время от времени все еще узнавал что-то новое о силах, которые Раджаат даровал ему. В другое время это открытие привлекло бы внимание Хаману на целый день, а то и больше, но только не сегодня. В голове настойчиво сражались необходимость, смерть и страх, а все остальное подождет.
Король-Лев протянул волоски сознания через Серость, один для каждой просьбы. Как и у бога, как его называли подданные, хотя он им и не был, его сознание могло быть одновременно во многих местах — например странствовать по Урику со своими миньонами и, параллельно, скитаться по пустыне в поисках темпларов, попавших в беду.
Сущность Хаману, основа его бытия — а это было больше, чем спутанный клубок нитей сознания и даже больше, чем его физическое тело — оставалась в кабинете, глядя на разбросанные в беспорядке листы пергамента, покрытые строчками, написанными его четким, уверенным почерком. Тем не менее на листах и на поверхности стола было полно больших чернильных пятен, свидетельство спешки, с которой все это было написано. На столе были и выемки, оставленные медным пером, когда он нажимал им на бумагу, как будто колол мечом. Чернила, однако, высохли, как и чернильный камень.
Новая просьба. Хаману послал еще одну нить, на этот раз с вопросом: «Что случилось?»
Это был далеко не первый раз, когда Короля-Льва буквально затопили просьбами о магии Черной Линзы. Высушенные Центральные Земли, которыми правили Доблестные Воины Раджаата, были жестоким страшным местом, где на каждом шагу любого подстерегали опасности и несчастья. Но, как и раньше, он всегда просыпался, настороженный, когда приходила просьба о помощи. Его незнание о кризисе — отчаянии его темпларов — никогда не длилось дольше нескольких ударов сердца. Он проснулся уже много ударов сердца назад, и тем не менее ни одна из его нитей еще не вернулась обратно. Он должен был полагаться только на свои собственные ощущения.
Притупленные, тусклые, непонятные ощущения. Пока он стоял, иллюзия вокруг его тела стала рассеиваться. В мгновение ока руки, которыми он опирался на стол, стали мешаниной из плоти дракона и подобия человека. Он зевнул, подчиняясь долго спавшему инстинкту.
— Я слишком много думаю о прошлом, — прошептал он, как если бы произнесенное вслух объяснение могло объяснить беспрецендентный беспорядок в его бессмертном мире. Потом, выковыривая настоящий песок из уголков его иллюзорных глаз, Хаману обошел стол.
Окованный железом сундук, где вызревало его заклинание невидимости, на первый взгляд не изменился. Проведя рукой по светящемуся зеленым замку, он оценил вибрации заклинания внитри ящищка — сложные, но согласно его ожиданиям.
— О Могучий Король, владелец всего! Выйди из твоего кабинета. Отопри дверь. О Мой Король, Лев из Львов,
Упрямый и еще плохо соображающий после прерванного сна, Хаману повернулся на звук голоса, к обычной двери. Но он не помнил голос, а стук в дверь тем более не напоминал ни о ком.
— Вы внутри, О Могучий Король? Это я, Энвер, О Могучий Король.
Энвер. Ну конечно это Энвер, туман в голове Хаману начал рассеиваться. Он посмотрел на своего стюарта мысленным зрением. Преданный дварф стоял снаружи, прямо перед дверью, запечатанной смертельным охранным заклинанием. Морщины беспокойства усеивали лоб Энвера. Пальцы правой руки были сжаты в кулак, костяшки побелели от напряжения, а левой рукой он вцепился в свой медальон.
Хаману решил, что это плохое предзнаменование, как всегда, когда утром Энвер обращался к нему как могучему королю, а не как к всезнающему богу. Взмахом руки он развеял заклинание, откинул засов и открыл дверь.
