К счастью, оставалась такая возможность, как личное покровительство, и кажется очень правильным, что самая прекрасная греческая церковь на всей Сицилии, единственная способная до сих пор соперничать в красоте с дворцовой часовней и собором в Чефалу, была выстроена и одарена самым блистательным из всех греков, вписавших свои имена в историю королевства.
Хотя изначальное и правильное имя этой церкви Святая Мария Адмиральская[34] остается вечным памятником ее основателю, Георгий Антиохийский не нуждался в таких мемориалах, чтобы обеспечить себе место в истории. Мы уже рассказывали об одаренном юном левантинце, который, прослужив какое-то время у султанов из династии Зиридов в Махдии, бежал на Сицилию и в 1123 г. использовал свои великолепные познания в арабском и доскональное знакомство с тунисским побережьем, чтобы обеспечить единственную победу в первой злополучной африканской экспедиции Рожера. С тех пор он, как командующий сицилийским флотом, служил своему королю верой и правдой, на море и на суше, сделавшись в 1132 г. первым обладателем самого гордого титула, который могла ему дать его приемная родина, — эмир эмиров, верховный адмирал и первый министр королевства. Строительство церкви отнюдь не было тихой радостью его преклонных лет, а тем более — утешением после ухода в отставку. В 1143 г., когда она была основана, ему, по-видимому, было пятьдесят с небольшим; спустя несколько недель он отправился со своим флотом в новую североафриканскую экспедицию, на сей раз более успешную; а до своей смерти ему еще предстояло водрузить силицийский флаг на берегах Босфора и вернуться в Палермо со всеми секретами — и многими ведущими мастерами — византийского шелкового производства.
Однако при том, что великий адмирал и без того обеспечил себе бессмертие, все же кажется немного несправедливым, что сокращенное и более известное название его церкви увековечивает не его память, а некоего Жоффрея де Марторану, основавшего в 1146 г. поблизости бенедиктинский женский монастырь, к которому спустя примерно три века церковь Георгия была присоединена. К сожалению, изменения не ограничились именем. По внешнему облику Мартораны — таким образом, несмотря на высказанные возражения, нам придется ее называть — невозможно догадаться о ее происхождении. Некогда ее внешний облик также поражал. В Рождество 1184 г. ее посетил арабский путешественник Ибн Джубаир, возвращавшийся из паломничества в Мекку. Он писал: «Мы видели самое замечательное строение, которое нам не под силу описать, и потому мы вынуждены молчать, ибо это самое красивое здание в мире… У него есть колокольня, поддерживаемая колоннами из мрамора и увенчанная куполом, покоящимся на других колоннах. Это одна из самых чудесных построек, виденных нами когда-либо. Пусть Аллах по милосердию и доброте почтит это здание призывами муэдзина».
Глядя сейчас на Марторану, можно пожалеть, чтобы мольбы Ибн Джубаира не были исполнены. Его единоверцы едва ли общались с ней хуже, чем христиане. Само здание он бы не узнал; в отличие от соседней церкви Сан Катальдо, чьи три тяжелых купола безошибочно, хотя излишние навязчиво, выдают в ней нормандскую постройку середины XII в., эта подлинная жемчужина среди сицилийских церквей одета мрачным барочным декором. Только романская колокольня, купол которой провалился во время землетрясения в 1726 г., привлекает взоры путешественников своими совершенными пропорциями и заставляет их войти внутрь.
Внутри тоже все не так, как было. В конце XVI в. церковь перестроили и расширили, чтобы она могла вмещать всех монахинь, а в течение XVII в. эти прискорбные деяния продолжались. Западную стену снесли, прежние атриум и притвор включили в основное пространство церкви. Еще труднее смириться с тем, что в 1683 г. была разрушена главная апсида со всеми ее мозаиками и на ее месте возвели маленькую, украшенную фресками часовенку, уродство которой, несмотря на все старания реставраторов XIX в., невозможно скрыть.
Такова нынешняя Марторана. Восточная ее оконечность разрушена, западные помещения никогда не удастся восстановить в первозданном виде. Чудесным образом, однако, в центральнойчасти старинная церковь Георгия все еще выглядит так же, как в момент ее освящения или в тот день, сорок лет спустя, когда она произвела такое впечатление на Ибн Джубайра.
«Стены внутри позолочены — или, скорее, сделаны из одного большого куска золота. Плиты из цветного мрамора, подобных которым мы никогда не видели, покрыты золотой мозаикой и увенчаны зелеными мозаичными ветвями. Большие солнца из золоченого стекла, расположенные в ряд наверху, сверкают огнем, который ослепил наши глаза и породил в нас такое смятение духа, что мы молили Аллаха сохранить нас. Мы узнали, что основатель, который дал свое имя этой церкви, пожертвовал много квинталов золота на ее строительство и что он был визирем у деда нынешнего короля-многобожца».[35]
Как большая часть мозаик в Чефалу и лучшие работы в дворцовой часовне, мозаики в Марторане созданы артелью великолепных художников и ремесленников, приглашенных Рожером II из Константинополя и трудившихся на Сицилии в период между 1140-м и 1155 гг. В отличие от декора других церквей в убранство этой части Мартораны не вносили никаких позднейших дополнений. Мозаики трех знаменитейших сицилийских храмов близки по стилю, но сохраняют определенное своеобразие. Доктор Отто Демус, наиболее уважаемый из ныне живущих специалистов по мозаикам нормандской Сицилии, пишет так:
«Перед мастерами, работавшими в Чефалу, стояла задача украсить высокую главную апсиду большого собора, и они добились спокойного величия, которое требовалось; художники, которые должны были украшать дворцовую часовню, выразили себя в изысканном и праздничном убранстве, исполненном королевского блеска, но лишенном отчасти классической красоты и простоты, характерных для мозаик Чефалу. А умельцы, украшавшие церковь, построенную адмиралом, приспосабливались к уютной, домашней атмосфере маленькой церкви, упрощая свои образцы, и достигли самого совершенного очарования, какое только можно обнаружить среди сохранившихся образцов средневекового декора на итальянской земле. Их достижения вовсе не умаляют того факта, что они иногда следовали примеру своих сотоварищей, трудившихся в двух королевских церквях. Они создали как бы квинтэссенцию всего нежного, чарующего и уютного в великом искусстве комнинианских мозаик».
Только мозаика купола вызывает легкое разочарование. Изображенный в полный рост сидящий на троне Вседержитель уступает в величии изображению в дворцовой часовне, не говоря о Чефалу; а тела четырех архангелов под ним, изображенных в позах, которые, как уверяет доктор Демус, «не имеют параллелей в византийском и вообще в средневековом искусстве, столь фантастически искажены, что граничат с карикатурой. Но теперь бросьте свой взгляд на стены. Посмотрите на восток, на Благовещение с Гавриилом в вихре движения и Марией, держащей веретено, когда Священный голубь подлетает к ней. Взгляните на запад, на Введение во Храм, на простертые руки младенца Спасителя с одной стороны и руки святого Симеона — с другой, обрамляющие вход в неф подобно арке, на которой они расположены. На ее своде Христос рождается, а напротив умирает Дева — Ее душу, как другого спеленатого младенца, благоговейно несет Ее Сын. Потом устройтесь где-нибудь в углу и посмотрите на все сразу, пока темное мерцание золота озаряет душу, словно нежный и благородный огонь.
Узкий деревянный фриз, тянущийся вдоль основания купола под ногами странных архангелов, едва различим среди всего этого золота. Когда в результате реставрационных работ, проведенных в конце XIX в., свет вновь проник в купол, после веков забвения обнаружились следы нанесенной на фриз надписи — старинного византийского гимна в честь Богородицы. Поскольку Марторана — греческая церковь, ничего удивительного в этом не было бы, если бы надпись не была выполнена на арабском. Почему ее перевели, мы не узнаем никогда. Возможно, деревянный фриз сделали арабы-христиане — арабы всегда считались лучшими плотниками, могли таким образом внести свой вклад в строительство церкви. Но имеется другое, более интересное объяснение — что этот гимн был особенно любим Георгием Антиохийским и что он больше всего нравился ему на языке, на котором он впервые услышал его в детстве — полвека назад, в Сирии.
А теперь, покинув древнюю часть церкви и пройдя сквозь строй жеманно улыбающихся херувимов и слащавых Мадонн, которые поистине знаменуют собой самые темные годы европейского религиозного искусства, остановитесь на минуту у западной стены в северной оконечности нефа, около входа. В этом месте, где располагался, вероятно, притвор церкви Георгия, вы увидите тускло сверкающий в полутьме портрет ее основателя. Это мозаика-посвящение: на ней адмирал, выглядящий старше своих лет и явно восточной внешности, простерся ниц перед Богородицей. Изображение простертого тела было, к
