Клерво превысил свои полномочия. Ему было поручено проповедовать Крестовый поход во Франции; насчет Германии ничего не говорилось. Немцы и французы не ладили — они постоянно ссорились, — а их неизбежная борьба за главенство легко могла погубить все предприятие. Кроме того, Конрад требовался папе в Италии; как еще он мог вернуться в Рим? Но теперь папа не мог ничего изменить. Обеты были приняты. Едва ли стоило расхолаживать будущих крестоносцев до того, как войска хотя бы выступят.
Во Франции тем временем Людовик VII вовсю занимался приготовлениями. Он уже отправил письма Мануилу Комнину и Рожеру Сицилийскому, чтобы заручиться их поддержкой. Мануила, как бы ему ни нравились отдельные представители Запада и западный образ жизни, перспектива прохода через его империю недисциплинированных франкских армий совершенно не радовала. Он знал о проблемах, которые Первый крестовый поход создал его деду пятьдесят лет назад, — вторжение в Константинополь орд латинских головорезов и варваров, каждый из которых ожидал, что визан тийцы поселят, накормят и даже оденут его, причем бесплатно; высокомерие их предводителей, отказывавшихся приносить императору присягу засвои новые восточные владения, что во многих случаях означало просто замену одних враждебных соседей другими. Конечно, данишмендиды доставляли ему как раз сейчас много хлопот; и если предположить, что новая волна крестоносцев поведет себя лучше своих предшественников, то их присутствие могло обернуться благом для Византии; однако Мануил в этом сомневался. Его ответ Людовику был настолько прохладным, насколько мог быть, чтобы не показаться обидным. Он предоставит еду и прочие припасы крестоносной армии, но все следует оплатить. Кроме того, предводители войска должны, проходя через территории империи, принести ему присягу на верность.
Обращаясь к королю Сицилии, Людовик ощущал себя несколько неловко. Сам он формально признал Рожера в 1140 г. и не ссорился с ним; но он знал, что два императора не разделяли его симпатий к сицилийскому властителю. То же было справедливо и в отношении христианских правителей Востока. Рожер не только претендовал на Антиохийское княжество и даже покушался на его реального правителя, Раймона из Пуатье, который — для усложнения ситуации — являлся дядей юной французской королевы Элеоноры; еще имелся такой неприятный факт, что по условиям брака его матери с королем Балдуином, в случае отсутствия прямого наследника, корона Иерусалима переходила к нему. Договор позднее объявили недействительным, и Балдуин, растратив деньги Аделаиды, бесцеремонно отправил ее на корабле обратно в Палермо. Этого оскорбления ее сын никогда не забывал, и отношения между Сицилией и государствами крестоносцев складывались плохо. Людовик знал, что Рожера никогда не примут с распростертыми объятиями за морем, и сомневался, что тот согласится туда отправиться — разве что в качестве завоевателя.
Однако Рожер стал теперь признанным хозяином Средиземноморья — его позиции еще укрепились летом 1146 г., когда он, захватив ливийский город Триполи, фактически поставил барьер посреди Средиземного моря. Больше ни один корабль не мог пройти из одного его конца в другой без согласия Рожера. Таким образом, для успеха Второго крестового похода благорасположение короля Сицилии было осо-, бенно важно; оставалась только надежда, что он избавит всех от лишних хлопот и не станет настаивать на личном участии в экспедиции. На первый вопрос Людовик вскоре получил обнадеживающий ответ. Рожер не только заявил о своих сим-патиях к крестоносцам; он обещал предоставить в их распоряжение корабли и припасы и вдобавок пополнить их ряды большим отрядом сицилийских воинов. По второму пункту, однако, его позиция казалась менее удовлетворительной; в случае, если его предложение примут, он сам или один из его сыновей охотно поведет сицилийскую армию в Палестину.
Как и большинство дипломатических заявлений короля, этот ответ был насквозь фальшивым. Рожер являлся противником Второго крестового похода, как его отец являлся противником Первого. Многие прославленные и влиятельные его подданные были мусульманами: он понимал их, говорил на их языке, и они нравились ему, как можно подозревать, значительно больше, чем французы или немцы. Кроме того, он ненавидел франков Леванта. Терпимость стала основополагающим принципом в его королевстве; почему же он поддержал движение, которое взывало к противоположному, рискуя вызвать недовольство среди значительной части собственных подданных?
В действительности он не собирался принимать на себя крест; в любом случае его путь лежал не дальше Антиохии. Для него Крестовый поход означал только две вещи — возможность отвлечь двух императоров от атаки на Сицилию и надежду на расширение своего влияния на Востоке. Но обе эти цели могли быть достигнуты, если он заручится дружбой или поддержкой со стороны короля Франции, а для этого просто доброжелательного нейтралитета оказывалось недостаточно. Ситуация требовала хоть какого-то проявления энтузиазма, выраженного в такой форме, что первоначальная линия поведения могла быть в любой момент изменена, усилия — направлены на другие цели, а оружие — обращено против заморских государств или, если потребуется, против самого Константинополя.
Однако когда послы Рожера официально довели до всеобщего сведения его предложения на предварительном совеща-нии крестоносцев в Этампе в начале 1147 г., король Людовик вежливо отказался. Его союзник Конрад так или иначе решил двигаться по суше; даже если бы это было не так, предложение сицилийцев казалось непрактичным. Флот Ро-жера, как он ни был велик, не мог взять на борт сразу все войска крестоносцев. Пойти на этот вариант означало разделить армию, отдав половину ее на милость монарха, известного своим коварством, который в сходных обстоятельствах попытался захватить в плен родного дядю королевы, и предоставить другой половине следовать долгой дорогой через Анатолию, самый опасный участок на всем пути. Эти опасения были вполне оправданны; и, хотя отказ Людовика привел к тому, что Рожер полностью устранился от всякого активного участия в Крестовом походе, решение французского короля, вероятно, было мудрым.
Нелицеприятное письмо святого Бернара к немецкому духовенству, процитированное ранее в этой главе, оказалось даже более близким к истине, чем он предполагал. Из-за того что участникам Крестовых походов обещалось полное отпущение грехов, армии крестоносцев в Средние века справедливо пользовались еще более дурной славой, чем другие войска; и германская армия, насчитывавшая примерно двадцать тысяч человек, которые выступили из Ратисбона в конце мая 1147 г., по-видимому, состояла большей частью из изгоев — начиная с религиозных фанатиков и кончая бездельниками и неудачниками всех сортов и преступниками, скрывающимися от суда. Вступив в земли Византии, они немедленно начали мародерствовать, насилуя, грабя и даже убивая, смотря по настроению. Сами предводители показывали плохой пример; в Адрианополе, ныне Эдирне — племянник Конрада и заместитель командующего, молодой герцог Фридрих Швабский (вошедший в историю под своим обретенным позднее прозвищем Барбаросса), в ответ на нападение местных разбойников сжег монастырь и перебил ни в чем не повинных монахов. Все чаще случались стычки между крестоносцами и византийским военным эскортом, который Мануил послал, чтобы наблюдать за ними, и в середине сентября, когда армия наконец остановилась под стенами Константинополя — Конрад с возмущением отверг требование императора обойти столицу и следовать через Геллеспонт в Азию, — отношения между немцами и греками были хуже некуда.
Едва жители областей, по которым прошла германская армия, успели прийти в себя, появилось французское войско. Оно было несколько меньше, чем немецкое, и в целом более пристойно. Дисциплина соблюдалась лучше, а присутствие многих знатных дам — включая саму королеву Элеонору, — сопровождавших своих мужей, без сомнения, оказывало уми-творяюшее влияние. Однако даже их продвижение не обошлосъ без неприятностей. Балканские крестьяне проявляли по отношению к ним откровенную враждебность — вполне понятную, учитывая все то, что они перенесли от немцев месяцем раньше, — и назначали безумные цены за то небольшое количество еды, которое еще оставалось для продажи. Недоверие вскоре стало взаимным и привело к взаимному надувательству. В результате задолго до того, как они достигли Константинополя, французы начали негодовать в равной мере на немцев и греков; а прибыв 4 октября в город, они с возмущением узнали, что император Мануил именно сейчас заключил перемирие с турками.
Хотя Людовик с этим не согласился бы, решение Мануила было разумным. Присутствие французской и германской армий у самых ворот столицы представляло собой более серьезную и непосредственную опасность, чем турки в Азии. Император знал, что в обоих лагерях имеются экстремисты, настаивающие на объединенной атаке западных войск на Константинополь; и действительно, спустя всего несколько дней родич святого Бернара Годфрид, епископ Лангрский, «с отнюдь не подобающей христианину нетерпимостью монаха из Клерво»[53] официально предложил эту меру королю. Только сознательно распространяя слухи об огромной армии турок, собравшейся в Анатолии, и
