король или жив, в плену он или свободен; имел ли место сарацинский заговор для захвата власти или христианский, что-бы избавиться от засилья мусульман? Однако зачинщики заговора, находившиеся во дворце, знали, что подобное состояние неопределенности не может сохраняться долго. Рано или поздно чувства толпы должны кристаллизоваться; и от того, какую форму они примут, будет зависеть успех переворота. Недостаточно привлечь на свою сторону толпу, бросая пригоршни монет из окон дворца. Пришло время открыто провозгласить свои политические идеалы. Потому было объявлено, что старший сын Вильгельма Рожер официально наследует своему отцу и что его коронация состоится в кафедральном соборе, через несколько дней — реально как только Маттео Боннеллюс вернется в Палермо. Мальчика, которому к тому времени исполнилось девять лет, посадили на коня и торжественно провезли по улицам столицы, предлагая горожанам приветствовать нового короля.
Это предложение не вызывало особого воодушевления, а когда то же мероприятие повторилось на следующее утро, внимательный наблюдатель мог заметить, что даже те, кто сопровождал юного принца, чувствовали себя не слишком уверенно. Вскоре весь город узнал почему. Среди бунтовщиков, чьи ряды теперь пополнились за счет примкнувших к ним высших государственных и церковных деятелей, вспыхнул раздор. У части из них крепло мнение, что, вместо того чтобы провозглашать королем ребенка, лучше возвести на трон Симона, незаконного сына Рожера.
Ситуация зашла в тупик, и предводители мятежа решили оставить вопрос открытым до возвращения Боннеллюса. Это была роковая ошибка. Политический переворот следует осуществлять быстро и четко. Все решают напор и скорость. Людей надо поставить перед свершившимся фактом: ни в коем случае нельзя останавливаться или менять курс. Так оказалось нарушенным второе жизненно важное правило, и королю Вильгельму удалось сохранить власть. Сторонники короля получили возможность перегруппироваться; их люди отправились на улицы и в таверны, распространяя слухи, порочащие Боннеллюса и его партию, и везде находили благодарных слушателей. Поведение мятежников и особенно разграбление дворца произвело на всех мрачное впечатление. Всех уважаемых горожан возмутили кровопролитие и насилие, а тем более бездумное разграбление богатств, которые могли однажды понадобиться для защиты королевства. Мало-помалу общественное мнение ожесточалось против них; росли симпатии к плененному королю; в какой-то момент заговорщики обнаружили, что им противостоит вся Сицилия.
Их последней надеждой оставался Маттео Боннеллюс. Его не было в Палермо, поэтому он впрямую не нес ответственности за то, что произошло; появись он в столице быстро, магия его имени и его авторитет могли спасти положение. Двое предводителей поскакали со всей возможной скоростью в Мистретту, чтобы привезти его. Но было поздно. Едва они покинули Палермо, как группа высокопоставленных клириков, хранивших непоколебимую верность королю, взяла дело в свои руки. Во главе ее стояли архиепископы Ромуальд Салернский и Робер Месси некий, епископ Тристан Мацарский и Ричард Палмер, епископ Сиракуз. Никто из них не испытывал особо дружеских чувств к Майо, но они не хотели уступать даже часть своего влияния при дворе аристократам. Кроме того, они искренне осуждали применение насилия к королю-помазаннику. В субботу 11 марта клирики призвали жителей Палермо захватить дворец и спасти своего короля, и те откликнулись.
Мятежники скоро поняли, что против такого количества людей сопротивление бесполезно. Пытаясь выиграть время, они предлагали переговоры, обещая, что Боннеллюс вскоре вернется и, как только он возьмет власть в свои руки, все нынешние недоразумения разрешатся. Это не возымело действия. Имя утратило свою магию. Тем временем защитники стен доложили, что не могут больше держаться; если бы здание было взято штурмом, едва ли кто-нибудь из мятежников сумел бы спастись. Они проиграли. Прибежав к пленному королю, бунтовщики упали перед ним на колени и умоляли его простить их.
Вильгельм был спасен — теоретически; но опасность не миновала. Он по-прежнему находился в руках врагов, для которых являлся ценным заложником. Придя в отчаяние и решив, что им нечего терять, они могли погубить его и себя. Медленно подойдя к окну Торра Пизано, Вильгельм показался толпе, собравшейся внизу.[88] Немедленно раздался громовой крик: люди требовали, чтобы дворцовые ворота были открыты и предатели получили по заслугам; но Вильгельм поднял руку, требуя тишины. Его подданные, сказал он, доказали ему со всей убедительностью свою преданность и любовь. Он просит их теперь сложить оружие и спокойно разойтись по домам, позволив тем, кто находится во дворце и кому он обещал помилование, спокойно выйти. Толпа послушно удалилась; мятежники выбрались из города и бежали назад в Каккамо.
Только после того, как мятежники бежали, Ромуальд и другие церковники вошли в комнату короля. Незадолго до того Вильгельм говорил из окна храбро и достойно; но теперь они нашли его в полубезумном состоянии, безутешно рыдающим. После событий прошедших трех дней такая реакция была достаточно понятна; но настоящая трагедия, как они теперь узнали, произошла в тот момент, когда спасение было совсемблизко. Во время последней атаки на дворец сын короля и его наследник Рожер, находившийся в комнате вместе с отцом, был ранен в глаз шальной стрелой и теперь умирал. Этого последнего удара Вильгельм не вынес, его дух был сломлен.[89] Епископы с трудом заставили его спуститься в большой зал внизу, где его ожидала делегация его подданных, пренебрегших королевскими предписаниями ради того, чтобы поздравить своего повелителя со спасением. Вильгельм появился перед ними, но все еще не мог говорить. Все, что он сумел, — пробормотать несколько слов на ухо Ричарду Палмеру — «человеку образованному и красноречивому», как напоминает нам Фальканд, — который передал их собравшимся от имени короля. В этой удивительно смиренной речи Вильгельм признавал свои прошлые ошибки, соглашался, что его недавние страдания были заслуженными, и обещал отменить некоторые последние декреты, вызывавшие недовольство. Как залог его добрых намерений он отменил все пошлины на продукты питания, ввозимые в город.
Принадлежала ли эта последняя идея королю или Палмеру, она оказалась очень к месту. Вильгельма приветствовали громовыми возгласами. С этого момента, по крайней мере в Палермо, его популярность возросла и его позиции упрочились.
Но хотя мятеж провалился, мятежники оставались на свободе и не собирались складывать оружия; из замка Каккамо, куда они отступили, не приходило никаких вестей о том, что они хотят сдаться. В военном отношении король по-прежнему был уязвим. В столице в его распоряжении имелись триста воинов дворцового гарнизона: они доказали полную свою бесполезность в последние несколько дней, так что на них рассчитывать не приходилось. Потому король призвал войска и флот из Мессины; а пока, желая выиграть время, отправил якобы дружеское послание Маттео Боннеллюсу, вернувшемуся в Каккамо, спрашивая, почему он приютил в своем замке врагов короны.
Ответ Маттео был любопытным. Боннеллюс начинал с уверения, что сам он не имеет отношения к последнему бунту. Но мятежники — его друзья и соратники, как же он мог отказать им в защите? Их поступок явился жестом отчаяния, поскольку они не видели способа получить возмещение за те несправедливости, жертвами которых они, вместе с другими дворянами, пали. Они, например, не могли выдавать замуж своих дочерей без предварительного разрешения курии; а этого разрешения часто приходилось ждать так долго, что многие дамы успевали выйти из детородного возраста, в то время как другие оказывались приговорены к вечной девственности.[90] Короче, не может идти речи о примирении между королем и аристократией до тех пор, пока Вильгельм не согласится вернуться к старым законам и обычаям, установленным Робертом Гвискаром и Рожером I в предыдущем столетии.
И опять Маттео просчитался. Не следовало ставить условия. Его ответ взбесил короля. Если бы, заявил Вильгельм, бароны сперва подчинились, а затем пришли к нему как просители, он бы с сочувствием выслушал их жалобы; но теперь он скорее пожертвует своим королевством или сам встретит смерть, чем поддастся угрозам. Переговоры закончены; ему больше нечего сказать.
Мятежники переоценили свои силы. Боннеллюс понял, что его единственный шанс — ударить снова, и ударить быстро, прежде чем ожидаемое подкрепление прибудет из Мессины. Внезапно и без предупреждения он и его люди поскакали из Каккамо в местечко около Фавары, всего в паре миль от Палермо, и там разделились, чтобы перекрыть все дороги к столице. Это был смелый и удачный план. Палермцы, захваченные врасплох, без надежной защиты и достаточных запасов провизии, впали в панику; и, если бы Маттео использовал свое преимущество и пошел прямо на город, эта вторая попытка захвата власти могла бы оказаться успешной. Вместо этого он в критический момент заколебался. Пока он медлил, первые корабли из Мессины появились в гавани; войска поспешно высадились и заняли ключевые
