там до Рождества, дав ей возможность восстановить силы — и, возможно, красоту. Затем ей предстояло продолжить путь по суше.
В начале нового года кортеж снова тронулся в путь по прибрежной дороге через Кампанию и Калабрию, потом через проливы в Мессину и далее в Чефалу; наконец, вечером 2 февраля 1177 г. путешественники достигли Палермо. Вильгельм ожидал у ворот свою невесту. Иоанну посадили на одного из королевских коней, и она в сопровождении своего будущего мужа отправилась во дворец, приготовленный для нее и ее свиты, — вероятно, в Зизу — по улицам, столь ярко освещенным, что, по словам того же хрониста, могло показаться, «будто сам город в огне, и небесные звезды были едва видны в зареве огней». Через полторы недели, в канун Валентинова дня, Вильгельм и Иоанна обвенчались, и сразу после этого Иоанна, с длинными, рассыпавшимися по пле-! чам волосами, преклонила колени в Палатинской капелле перед своим земляком Уолтером из Милля, теперь архиепископом Палермо, помазавшим и короновавшим ее королевой Сицилии.
К этому времени юной королеве исполнилось всего одиннадцать лет, ее мужу — двадцать три. Однако, несмотря на разницу в возрасте, их брак, насколько мы можем судить, был идеально счастливым. Языковых проблем не возникало: Иоанна, родившаяся во Франции и воспитывавшаяся в аббагстве Фонтепро, была по образованию и привычкам более француженкой, чем англичанкой, а нормандский диалект французского языка» се еще оставался повседневным языком сицилийскою двора. Новые подданные Иоанны искренне ее полюбили и, по-видимому, ставили в заслугу ей, так же как и ее мужу, спокойствие и блеск королевства, наконец-то находившегося в мире с остальным светом и самим собой, процветающего и счастливого.
Они с полным правом могли это делать, поскольку всего через несколько месяцев в Венеции произошло событие, которое положило конец вражде между Вильгельмом и его самым непримиримым противником. 29 мая предыдущего го да в Леньяно, неподалеку от Милана, Фридрих Барбаросса потерпел самое сокрушительное за всю его жизнь поражение от Ломбардской лиги; и, пока миланцы праздновали победу, покрывая подходящими к случаю барельефами Римские ворота, [129] императорские посланцы предстали перед папой Александром в Ананьи, чтобы обсудить условия договора, который должен был положить конец семнадцатилетней схизме и принести мир в Италию. Выработав в общих чертах условия соглашения, стороны условились созвать в июле 1177 г. большую конференцию в Венеции — куда прибудут представители лиги и короля Сицилии, папа и, наконец, когда все предварительные обсуждения завершатся, сам император.
Вильгельм направил
«Когда он приблизился к папе, Святой Дух коснулся его; почитая в Александре Бога, он сбросил свою императорскую мантию и пал ниц перед папой на земле. Но папа со слезами на глазах нежно его поднял, поцеловал и даровал ему свое благословение, а собравшиеся германцы запели «Те Деум», Затем, взяв императора под правую руку, папа провел его в церковь для дальнейшего благословения, после которого тот со своими людьми вернулся во дворец дожа».[130]
Договор в Венеции стал кульминацией понтификата Александра. После всех страданий и унижений, которые ему пришлось вынести за восемнадцать лет схизмы и десять лет изгнания, имея своим непримиримым врагом, быть может, самого грозного из всех властителей, когда-либо носивших императорскую корону, он наконец был отмщен. Давно пережив свое семидесятилетие, он дождался все же дня, когда император признал не только его самого в качестве законного папы, но и все права папства на Рим — те самые права, которые Фридрих столь надменно требовал для империи во время своей коронации. Пятнадцатилетний мир, который Барбаросса подписал с Сицилией, означал конец всех страхов перед перспективой оказаться крохотным островом посреди безбрежных имперских территорий, которые в прошлом так мучили папскую курию; а шестилетнее перемирие, заключенное с Ломбардской лигой, являлось, как было договорено, только предварительной мерой, предшествующей официальному признанию империей независимости ломбардских городов. Это был триумф — гораздо более значимый, чем та победа, которую папа Григорий одержал над Генрихом IV ровно сто лет назад; но для верующих, радовавшихся вместе со старым папой в Венеции в эти знойные летние дни, это было также торжество его мудрости и твердости, позволивших ему с честью провести церковь через один из самых бедственных периодов ее истории.
Даже теперь беды не закончились. Прошел еще год, прежде чем один из антипап, а затем другой признали власть Александра, но даже тогда римский сенат оставался к нему столь враждебен, что летом 1179 г. Александр в последний раз покинул Рим. Он никогда не любил этот город, никогда не доверял его жителям; для него, всю жизнь, это была враждебная страна. И когда после его смерти в Чивита-Кастеллана в последний день августа 1181 г. его тело доставили в Латеран, поведение римлян доказало правоту Александра. Всего четыре года назад они приветствовали его возвращение из изгнания звуками труб и благодарственными гимнами; теперь, когда похоронный кортеж вошел в город, бесчувственная чернь, не удовлетворившись проклятиями в адрес Александра, бросала грязь и камни в катафалк, который вез его тело, не желая, чтобы папу похоронили в соборе.[131]
Преемник Александра Луций III поражал всех в первую очередь своим возрастом. Насколько мы можем судить, он родился в предыдущем столетии; если так, ему было уже за восемьдесят, когда он взошел на престол святого Петра. «Очень старый человек, — описывает его Вильгельм Тирский, добавляя, возможно, с долей насмешки, — и в меру образованный». Венецианский договор избавил его от необходимости во время его четырехлетнего понтификата уделять много внимания сицилийским делам; и его главным вкладом в историю Сицилийского королевства стала булла, датированная 5 февраля 1183 г., дарующая статус архиепископства основанным Вильгельмом II аббатству и собору в Монреале.[132]
Вильгельм воплощал в жизнь свой замысел в течение девяти лет. В 1174 г., гласит легенда, Дева Мария явилась ему, когда он отдыхал во время охоты в королевском парке в окрестностях Палермо; она открыла королю, где лежит тайный клад, зарытый его отцом, и повелела извлечь сокровища из земли и употребить на благочестивые дела. История, безусловно, призвана оправдать астрономические вложения, которые делались в последующие годы, — разные ее варианты рассказывались на протяжении веков относительно постройки множества других дорогостоящих заведений. В действительности мотивы Вильгельма были более сложными. Глубоко верующий человек, он наверняка искренне желал воздвигнуть некое мощное сооружение во славу Божью, а благоговение, которое он испытывал перед дедом, основавшим Чефалу и монастырь Святого Иоанна в Эремити и построившим Палатинскую капеллу, вероятно, укрепило его решимость. А если церковь, которую он построит, послужит памятником ему самому, это будет еще лучше.
Но, торопясь начать работу, он руководствовался скорее политическими соображениями, нежели личными. С момента, когда Вильгельм принял власть, он ясно сознавал — при постоянных напоминаниях Маттео из Аджелло — растущее влияние Уолтера из Милля. Являясь архиепископом Палермо, Уолтер сумел к тому времени объединить вокруг себя почти всех влиятельных баронов и прелатов, создав реакционную феодальную партию, которая, если позволить ей беспрепятственно проводить свою линию, грозила бедами королевству. Даже в церковных делах Уолтер избрал опасный курс. Беспорядки времен регентства дали сицилийской церкви возможность обрести независимость не только от папы — в этом не было ничего нового, — но и от короля, и Уолтер всеми силами поддерживал эту тенденцию. Он фактически стал вторым лицом в стране после самого Вильгельма по могуществу, и король понимал, что надо обуздать его, пока еще есть время.
