Влада Воронова
Ты будешь жить!
Сегодня состоялся суд над убийцами моего брата. Получили они от пятнадцати лет заключения строгого режима до пожизненного, — жертвой этих подонков оказался не только мой брат, в общей сложности за ними числилось около десятка жертв. Точнее, только по десяти эпизодам были прямые доказательства. По косвенным набиралось ещё столько же.
Я шёл от здания суда к автостоянке. На душе было пусто и холодно. А хмурый и зябкий мартовский день только добавлял безнадёжности.
Меня догнал Сергей, капитан милиции, который полгода назад поклялся найти убийц. На сегодняшнем суде он выступал в качестве свидетеля.
— Вы в порядке? — спросил он.
— Да, — ответил я. — Всё в порядке. Вас подвезти?
— Если не сложно.
Я вёл машину, привычно перестраиваясь в потоках автотранспорта, а мысли были далеко. Сейчас я опять переживал в тот день, когда мне сообщили о смерти брата.
Я возвращался с опознания и, вопреки очевидности, не хотел верить в реальность происходящего. Тело, лежащее на столе в морге, не могло быть моим братом.
Кто-то тронул меня за плечо.
— Быть может, вам врача позвать? — спросил темноволосый мужчина лет тридцати двух, опер из убойного отдела, который сообщил мне о смерти брата.
— Нет, — ответил я. — Не нужно… — И проговорил растерянно: — Семнадцать ножевых ранений. Неужели только для того, чтобы отобрать кошелёк с какой-то мелочью, надо было так мучить человека?!
— Ну не такая уж там и мелочь была, — сказал мент. — Ваш родственник только что получил стипендию. Её хватило бы на две дозы героина.
— Вы думаете, это были наркоманы? — спросил я.
— Скорее всего.
Мне хотелось завыть. Максим… Строго говоря, он был мне не братом, а скольки-то там юродным племянником, но разница в возрасте оказалась всего лишь семь лет, так что говорить «Ко мне из провинции приехал двоюродный брат» было удобнее, чем называть Максима племянником.
— Он был очень талантлив… — сказал я вслух. — Хотел стать детским кардиохирургом. Потому и приехал учиться именно в Москву, хотя у него в городе получить бюджетное место было бы гораздо легче. Но он хотел проходить студенческую и ординаторскую практику в клинике Рошаля. И у него бы всё получилось, ведь он ещё и семестра не отучился, когда в медакадемии о нём начали говорить как об одном из самых перспективных студентов. Но Максим нисколько этим не гордился, а над собой, над своими знаниями и умениями работал намного больше, чем любой другой студент. И ему это было нисколько не в тягость! Наоборот, Максим любил учиться и работать. Знаете, когда он только приехал, я… не особо приветливо его встретил. Тогда он был для меня всего лишь ещё одной провинциальной голозадостью, которой возмечталось покорить Москву, где и без него от приезжих не протолкнуться. Но когда он получил место в общежитии… В доме сразу стало пусто. И холодно. Как-то так складывалось, что в моей жизни никогда не было близких людей. Но Максим не захотел возвращаться. Он был очень гордый. Всего хотел добиваться сам и не принимал… подачек. Сам приехал в Москву, сам поступил учиться и сам нашёл работу. Мне понадобилось время, чтобы стать ему не просто родственником, но и другом. С ним легко было дружить. Он был… как воплощение тепла и света. Ему исповедовались взрослые и не боялись дети, хотя обычно больные малыши стараются не подпускать к себе людей в белых халатах. А к нему дети подходили сами… Максим был замечательным человеком и мог стать прекрасным врачом! А теперь его нет. И не будет уже никогда.
— Я найду их, — ответил Сергей. — Слово офицера милиции.
Я засмеялся и тут же оборвал смех. Похоже, для этого человека клятва словом офицера — не пустой звук, и служба в милиции — не только работа и зарплата.
— Простите меня, — сказал я. — И… спасибо.
— Я найду их, — повторил мент. — Вашего брата это не вернёт, но… Их ведь надо остановить. Сейчас они наверняка убивают ещё какого-нибудь хорошего парня. Или волокут в кусты девчонку. Или грабят бригаду скорой помощи, которая из-за этого не сможет спасти чью-то жизнь. Но я найду их. И закрою лет на пятнадцать, не меньше. Когда эти твари выйдут, им будет уже не до грабежей и наркотиков.
Я прикусил губу, чтобы опять не засмеяться — в словах Сергея было столько наивной веры в правосудие и собственную значимость в поддержании правопорядка. Хотя… Может быть именно потому, что у кого-то ещё сохранилась эта вера, наши правосудие и правопорядок продолжают хоть как-то действовать.
Как бы то ни было, но этот человек выслушал меня. И только благодаря ему я тогда не сошёл с ума от боли.
Я смог заплакать.
Я уже почти довёз Сергея к его отделению, когда осознал то, что должен был понять ещё на суде.
Я бросил машину к бордюру тротуара и с растерянностью посмотрел на Сергея.
— Ведь это вы раскрыли дело, и вы переловили всю банду, а награды и славу получили другие!
Сергей пожал плечами.
— Они работали по всей серии, а я только по одному эпизоду. Так что никто никого не обманывал. Всё честно.
— Но это несправедливо!
Он опять пожал плечами.
— Однако так чаще всего и бывает.
— Послушайте, Сергей… Я художник, если вы помните… И весьма неплохой художник. Если позволите, я хотел бы написать ваш портрет. В милицейской форме.
Сергей рассмеялся, взглядом обвёл салон моей машины.
— В том, что вы хороший художник, сомневаться не приходится. Судя по тому, на чём вы ездите, картины у вас должны быть значимости и ценности музейной. Только мой-то портрет вам зачем? Нет, не надо. Ни к чему это.
— И всё же я вам позвоню. Сегодня вторник… Я позвоню вам в пятницу. Прямо с утра, на работу. Договоримся о времени сеанса на воскресенье. Обещаю часто вас не мучить, но раза четыре попозировать придётся.
— Нет, — покачал головой Сергей. — Не нужно этого. Ни вам не нужно, ни мне. Прощайте.
Я усмехнулся и крикнул ему вслед:
— В пятницу утром зайду к вам в отделение, покажу наброски.
Я смял лист с эскизом и зашвырнул в угол.
Если так и дальше пойдёт, вместо портрета я намалюю дерьмовину.
И дело не в том, что портретной живописью я не занимался со времён студенчества. Если навыки хорошо усвоены, вспомнить их несложно, а мои портретные работы в Академии хвалили.
Вся беда в том, что я не могу передать в рисунке характер Сергея — его мысли, чувства, настроения… На портрете должен быть в первую очередь запечатлён образ души, а не черты лица. Иначе вместо
