современных ему художников. И в других местах книги можно встретить отдельные замечания на эту тему, но как научная проблема она возникает именно в этой подглавке. Такой композиционно–проблемный принцип, положенный в основу всей книги, делает ее особенно ценной для читателя, уже более или менее знакомого с творчеством Гёте.
Очень серьезным достоинством книги Конради является и то, что он подает биографию и творчество Гёте на очень широком социальном и общественном фоне. Если проанализировать его общественную и философскую позицию в книге о Гёте, то, условно говоря, можно отнести его к левому крылу буржуазного гуманизма (как, например, Томаса Манна и Генриха Манна или Лиона Фейхтвангера в их позднем творчестве, когда они выступали и за обновление буржуазной демократии (Т. Манн), и за воинствующий гуманизм (Г. Манн), с оружием в руках отстаивающий свое достоинство перед лицом фашистской угрозы, и по–своему симпатизировали идеям социализма). Поэтому книга Конради не чужда советскому читателю и в смысле ее идейной позиции — позиции по–настоящему образованного и скептически настроенного буржуазного гуманиста, который трезво вглядывается в историю и современность, ничего не идеализирует и не абсолютизирует, но все обобщает, взвешивает, сумми–11
рует и анализирует. Подобная позиция оказывается особенно плодотворной именно в случае с Гёте, вокруг которого в современности скопилось слишком много противоречивых и порой взаимоисключающих оценок — в особенности в связи с «большой волной» увлечения романтизмом, которого Гёте якобы не принял и не понял. (Гёте действительно не принял Гёльдерлина, Клейста, Гейне и некоторых других немецких романтиков, хотя в то же самое время с восторгом и уважением относился, например, к Байрону, которого даже символически изобразил во второй части «Фауста» в образе Эвфориона — сына Фауста и Елены.)
Поскольку жизнь и творчество Гёте поистине неисчерпаемы, как неисчерпаем и всемирно– исторический контекст его творчества, для советского читателя представляется особенно важным расширить этот контекст с точки зрения русской литературы, вовлечь в поле своего зрения некоторые существенные факты оценки Гёте его крупнейшими русскими современниками, тем более что сам Конради совершенно этих моментов не касается.
Общеизвестно, с каким глубоким уважением и искренним почитанием всю жизнь относился к Гёте В. А. Жуковский, переведший в 1809—1833 годах 18 стихотворений немецкого поэта. Жуковский оставил в том числе замечательный стихотворный портрет позднего Гёте, в котором сумел разглядеть черты негасимого творческого огня за официальной маской веймарского министра; этот портрет заметно контрастирует с некоторыми другими впечатлениями современников, видевших Гёте в эти годы.
Творец великих вдохновений!
Я сохраню в душе моей
Очарование мгновений,
Столь счастливых в близи твоей!
Твое вечернее сиянье
Не о закате говорит!
Ты юноша среди созданья!
Твой гений, как творил, творит.
Я в сердце уношу надежду
Еще здесь встретиться с тобой:
Земле знакомую одежду
Не скоро скинет
12
В далеком полуночном свете
Твоею Музою я жил,
И для меня мой
Животворитель жизни был!
Почто судьба мне запретила
Тебя узреть в моей весне?
Тогда душа бы воспалила
Свой пламень на твоем огне.
Тогда б вокруг меня создался
Иной, чудесно–пышный свет;
Тогда б и обо мне остался
В потомстве слух: он был поэт!
(К Гёте, 1827)
Жуковский настолько почитал Гёте, что даже наивно полагал возможность иного направления развития своего собственного таланта, познакомься он с Гёте в дни юности. Отношение Жуковского к Гёте является фактом общеизвестным, менее подчеркивается то, что и Гёте необычайно привязался к Жуковскому (они познакомились в 1821 году и затем переписывались и встречались неоднократно). Гёте привлекла не только нравственная чистота личности русского поэта, но, по–видимому, не в меньшей мере и просветительское, педагогическое направление общественной деятельности Жуковского, понимание той гуманизирующей роли, которую играл или стремился играть Жуковский при русском императорском дворе (вспомним заботы об опальном Пушкине и о декабристах). По–видимому, именно на почве взаимных государственных интересов и прежде всего сходных и непреодолимых трудностей, с которыми оба поэта сталкивались в своей общественной деятельности почти ежедневно, возникли особая человеческая симпатия и взаимопонимание — хотя об этом они не всегда говорили вслух. Для Жуковского Гёте был не только великим поэтом, но и поэтом, который не погнушался общественной деятельности, попытался соединить гуманистические устремления своего творчества с ежедневной практической работой. Именно в этом плане прочитывается знаменитое четверостишие «К портрету Гёте» (1819), так восхитившее Пушкина:
Свободу смелую приняв себе в закон,
Всезрящей мыслию над миром он носился.
13
И в мире все постигнул он —
И ничему не покорился.
Любопытно, что Максим Горький в «Истории русской литературы», над которой он работал в 1908— 1909 годах, в разделе о Жуковском особо выделил процитированное четверостишие, отметив поэтическую зоркость русского поэта: «Здесь в 4 строках не только дан очерк Гёте. Это — выше Гёте: здесь заключен общечеловеческий лозунг:
— Служи свободе, все познавай, ничему не покоряйся! Таких строк немного в литературе мира» 1.
Особенно показательно то, что великий пролетарский писатель и Гёте и Жуковского рассматривает в орбите идеи свободы и человеческого бунта, столь важной для него самого.
В 1827 году Жуковский, вернувшись из Германии, передал А. С. Пушкину в подарок перо Гёте. По свидетельству П. В. Нащокина, Пушкин «сделал для него красный сафьянный футляр, над которым было надписано: «Перо Гёте», и дорожил им» 2. Науке известно, что Гёте активно интересовался русской литературой, знал Ломоносова, Державина, Карамзина, «Древнероссийские стихотворения Кирши Данилова» и особенно Пушкина, которого он читал на английском языке и в некоторых немецких переводах. О значительном интересе Пушкина к «Фаусту» Гёте свидетельствует в том числе известная «Сцена из Фауста», напечатанная в «Московском вестнике» в 1828 году. «Сцена из Фауста», являющаяся совершенно оригинальным произведением Пушкина, говорит и о том, с какой интенсивностью перерабатывал Пушкин в своем творческом сознании произведения, поразившие его воображение.
Приведем здесь лишь один пример, показывающий, в каком направлении шли размышления Пушкина о «Фаусте» Гёте. В марте 1827 года в «Литературном музеуме» были опубликованы афоризмы В. Л. Пушкина, дяди поэта, в которых содержалась в том числе и некоторая негативная оценка Гёте («я предпочитаю Мольера — Гёте и Расина — Шиллеру») 3; это односто–1 Горький М. История русской литературы. М., ГИХЛ, 1939. с. 58.
