Так что найти золото для археолога – это не достижение. Скорее, это наказание, и хотелось бы знать, за что…
Но если золота и не находили – всегда есть недоверчивые люди, которые захотят проверить. Рассуждают они просто. Мы люди деревенские, чего-то, может быть, и не знаем. Но вот археологи знают – где копать и как копать. Вот они начали раскопки. Если дать им продолжать, они по-тихому вынут золото и сделают вид, что его здесь никогда и не было.
И эти недоверчивые люди по ночам проникают на раскоп, когда уже появились первые находки, и проверяют – есть там золото или нет…
Вот поэтому давно существует твердое правило – сразу же после первых находок раскоп без охраны не остается. Если ездить далеко – ночные дежурства устраивают с самого начала, чтобы можно было оставлять прямо на раскопе, не возить каждый день инструменты, кружки, котелки, чайники для перекуса.
На раскопе ставят палатку, организуют в ней место для жизни одного-двух человек. Одного-двух, потому что одни люди охотно остаются в одиночестве, а другим ночевать возле раскопа в одиночку становится как-то неуютно. А вот супружеские… и вообще пары обычно дежурят охотно.
Вечером, с окончанием работы, все собираются в лагерь. А сторожу дают все необходимое для спокойного, приятного дежурства – чай, сахар, продукты, курево, заряженную солью двустволку, огромных размеров кованый кинжал. Первую половину ночи дежурный вроде бы не должен спать. Зато весь лагерь встает в восемь часов под удары по рельсе, а дежурный мирно дрыхнет до приезда рабочих из лагеря.
Формально он должен не спать и под утро, и даже ранним утром, потому что деревни встают рано и любители могут явиться и в 5, и в 6 часов, с первым светом… Но опыт говорит, что если посетители приходят, то в первую половину ночи, и потому после полуночи караульный мирно спит.
Женщину с кинжалом в золотых ножнах должен был охранять один отпускник… инженер с питерского крупного завода, Герасим. Он сам хотел остаться один после разочарования, постигшего его с одной дамой.
Боковенко еще раз проверил, как дежурный понимает свой долг, есть ли у него еда и чай, и уехал, чтобы встретиться назавтра, примерно в 10.
Но противу всех планов инженер Герасим сам оказался в лагере около 6 часов утра – мокрый и почти что невменяемый. Судя по всему, он с первым светом помчался в лагерь и ломился напрямик, через кусты и высокую траву. С безумно вытаращенными глазами, лязгая челюстью, сидел он, забившись в палатку. Крупная дрожь колотила его, буквально скручивала тело, мешая трясущимся рукам забрасывать вещи в рюкзак.
Появился Герасим, когда лагерь еще мирно спал. Только дежурные из отпускников, Коля и Люда, слышали, что кто-то промчался по лагерю. Вообще-то, и дежурным еще вставать было не время, но ребята уже не спали… По их словам, готовились к дежурству. Разводя огонь, ставя на плиту котел в утреннем полусвете, ребята слышали странные звуки – костяной стук, тяжелое дыхание, полурыдания-полустоны… И были правы, разбудив начальника.
При приближении людей к палатке в ней вдруг затихло всякое движение.
На тихий оклик: «Можно к тебе?» внутри, судя по звукам, кто-то с резким выдохом шарахнулся, а потом затих и всхлипнул…
Втиснувшись в палатку, Коля Боковенко обнаружил Герасима лежащим на боку в напряженной позе, с вытаращенными глазами и искаженным лицом. Левой рукой Герасим словно бы отгораживался от вошедших и при этом дрожал крупной дрожью.
На прямой вопрос: «Что случилось?» он был не в состоянии ответить. Коле Боковенко пришлось остаться с ним в палатке, послав Люду за Володей и за порцией напитков, которыми в экспедициях снимаются болезненные состояния. Вообще-то, бросить дежурство на раскопе было действием чрезвычайным, и совершившему подобное грозили не менее, чем чрезвычайные меры дисциплинарного воздействия. Но тут уж сразу было видно: происшествие, толкнувшее Герасима бежать с боевого поста, тоже было из разряда чрезвычайных.
Прошло не меньше получаса тихих разговоров, обязательств разобраться, обещаний все понять, а главное – постоянного подливания в кружку, прежде чем Герасим перестал трястись и был способен что-то говорить.
Начал он, впрочем, с заявления, что ничего рассказывать не будет, а сразу же уедет в Ленинград.
– Все равно вы не поверите… – твердил он, уставясь в кружку, и физиономия у него снова и снова перекашивалась.
Потребовалось обещать сразу же закинуть его на аэродром, но чтобы он все-таки рассказал, не оставлял в неведении.
– Нам же всем тут оставаться, ты ж подумай…
Герасим явно разрывался между страхом и товарищескими чувствами. Особенно он заинтересовался перспективой уехать до Абакана экспедиционной машиной и получить билет из брони, через покровителей экспедиции.
Рассказ его был… Впрочем, судите сами. Вообще-то, ночевка на раскопе по-своему большое удовольствие, хотя, конечно, на любителя.
Во-первых, как ни различаются цели начальства экспедиции и основного состава, даже рабсиле, особенно постарше, хочется ведь не только безумных радостей. Хочется и ярких красок Хакасии: полос с разными оттенками желтого и зеленого на склонах сопок; и предутреннего ветра; и торжественного молчания лунной июльской ночи; и закатов, прозрачных в июне и сочных, с густыми красками, – в августе и сентябре.
В экспедиции едут ведь еще и за этим, а не только заводить романы и орать туристские песни у костра. А для этого – для общения с окружающим миром – нужно время, силы, свободные от общения, пусть даже самого приятного.
А хоть лагерь экспедиции гораздо тише города, даже деревни, но и в нем хватает шума, гама. Все время кто-то ведет с тобой беседы, вовлекает во что-то свое, а от своих дел – отвлекает. Остаться подежурить на раскопе – отличный способ побыть одному, причем никого не обижая, не отрываясь от коллектива.
