…Олимус помнил первое появление призрака – искрящегося силуэта мужчины с искаженным от злобы и страдания лицом. У него были длинные волосы серебряного цвета струившиеся как скопление звездных облаков, потухшие глаза глубоко запавшие в глазницы, пальцы с хищными изогнутыми ногтями и хорошо ощутимая аура убийцы.
Тогда, в ту первую ночь, Олимус едва не лишился рассудка, а призрак расположился рядом и стал нашептывать ему жуткие сказки о казнях прошлого и проклятиях настоящего, кораблях, подобных гигантским летучим мышам, о смертях, погребениях и крови. Сказки сменились снами, в которых мальчик был пугливым наблюдателем, настолько пугливым, что цепенел от ужаса…
Спустя год он цепенел от тягостного предчувствия. Ему казалось, что его участие в страшных событиях неизбежно. Детское сердце сжималось от тревожного волнения… и восторга.
С тех пор призрак часто приходил к нему. Когда мальчику было особенно плохо или одиноко, бесплотное существо всегда находило, чем заполнить пустоту, и если не утешить, то хотя бы отвлечь его.
Олимус взрослел слишком быстро. Он учился оценивать людей и на их враждебность отвечал необыкновенно жестоко. Ровесники не решались обижать его. Травник Ворос оказался сильным противником и, возможно, его поползновения были не только попыткой удовлетворить свою похоть. Злобный огонь в детских глазах он расценивал как вызов.
Поэтому Олимус боялся. Большую часть времени Ворос находился рядом, и его сила была вполне реальной и ощутимой. Ночной союзник вряд ли мог помочь ребенку чем-нибудь, кроме совета.
Следуя такому совету, Олимус однажды подобрал возле монастырской кузницы полосу металла длиной с предплечье и под одеждой пронес ее в свою келью. С тех пор часть каждой ночи он посвящал не молитвам, а странному для послушника занятию: Олимус водил куском металла по камню, придавая ему форму, навеянную гипнотическими сновидениями.
Спустя месяц упорного тайного труда он изготовил нечто похожее на клинок без гарды, пригодный для нанесения колющего удара. Это примитивное оружие он полюбил точно живое существо. Холод металла успокаивал его, когда травник Ворос подходил к нему слишком близко, играя со своей невинной жертвой. Олимус знал, что призрака раздражает его трусость и рано или поздно союзник потребует от него совершить какой-нибудь немыслимый поступок. Правда, со временем таких поступков для мальчика становилось все меньше и меньше…
В своих мечтах Олимус стал называть ночного гостя отцом и в снах просил сообщить свое имя. Но призрак никогда не давал ответа, и мальчик инстинктивно чувствовал, что их разделяет такая бездна вины и отчаяния, от близости которой у смертного застывает кровь в жилах. Несмотря на возраст и робость, Олимус был готов сделать шаг навстречу.
Вскоре ему представилась такая возможность. Ворос выбрал ночь для своей маленькой победы, и мальчик знал об этом.
Отзвучал церковный колокол, и затихли тихие шаги братьев, разбредающихся по коридорам монастыря и полирующих сандалиями вековые камни. Олимус прочел свой приговор в глазах Вороса во время совместной вечерней молитвы.
Вернувшись в келью, он не стал зажигать свечу. Два часа он просидел с открытыми глазами, в которые иглами вонзалась тьма.
Как назло, призрак сегодня не появлялся. Олимус подумал, что его предали, оставили один на один с превосходящей силой. С другой стороны, он понимал, что ему предстоит жестокое испытание, которое он должен выдержать, иначе за ним последуют унижение и позор. Он был еще слишком мал для всего этого, но призрак безжалостно подводил его к выбору.
Страх и отчаяние Олимуса достигли предела, когда он услышал тяжелые шаги Вороса. Травник остановился за тонкой деревянной дверью и несколько минут стоял, наслаждаясь тревожным ожиданием жертвы. Мальчик действительно почувствовал, что слепнет от парализующего ужаса, – Ворос олицетворял непобедимое зло, неотделимое от мерзкого плотского греха.
Травник открыл дверь и вошел в келью, наполнив ее терпкими диковатыми запахами трав. Никто не знал в точности, какие зелья и отвары готовит он в своей мастерской. В одной руке он держал свечу, которую водрузил на грубо сколоченный табурет. На его широкой гладкой физиономии застыла отрешенная улыбка. Вполне возможно, что он находился под воздействием какой-нибудь дурманящей травы.
Ворос сел рядом с мальчиком, скрючившимся на тюфяке, и положил руку ему на бедро. Его толстые розовые пальцы были горячими, и Олимус ощутил их жар даже через одежду. Мальчик мелко дрожал и ненавидел себя за это, однако не мог унять дрожь… Травник лег рядом, и мальчик с содроганием почувствовал, как большой упругий предмет, торчавший между бедрами Вороса, уперся ему в спину. Горячие пальцы оглаживали его грудь и живот. В отблесках тусклого пламени свечи травник казался жирным животным, шумно выдыхавшим кисловатый запах объедков, застрявших в зубах…
Руки Вороса стали более настойчивыми. Травник начал раздевать мальчика. Олимус услышал его шепот – ласковый и грязный – и дернулся, пытаясь вырваться из объятий, но сильные руки крепко держали его, проникли в пах, и тогда у Олимуса не осталось выбора.
Он вдруг увидел лицо, сформировавшееся из узора трещин в камнях, – искрящийся образ Стервятника Люгера. Мальчик чуть не закричал. Тот, кого он считал своим отцом, издевательски улыбался. Его презрение обдало Олимуса, как поток нечистот, – и смыло липкую паутину страха.
Детская рука змеей скользнула под тюфяк, и пальцы сжали узкую стальную рукоять. С недетским коварством Олимус повернулся и улыбнулся травнику, как благодарный любовник. Затем, улучив момент, он воткнул свой грубо заточенный клинок в живот Вороса, впервые в жизни испытав наслаждение от свершившейся мести.
Хватка толстых пальцев мгновенно ослабла, и, воспользовавшись этим, Олимус вскочил с тюфяка. Травник рычал, уставившись на ребенка, и в его взгляде была ярость, смешанная с безмерным удивлением.
Олимус же смотрел мимо него – в стену, на которой кривилось в усмешке глумливое безглазое лицо Стервятника… Детский мозг отказывался воспринимать происходящее. И все же мальчик знал, что делать. Знание пришло из неизвестного источника. Ему надлежало довести дело до конца и избежать преследования.
Держа клинок обеими руками, он подошел к хрипящему травнику и с разгона вонзил заточенную стальную полосу ему в горло. Горячая кровь залила руки Олимуса, но он стоял и с невероятным спокойствием наблюдал за тем, как стекленеют глаза его врага, как оплывает оскал на лице, как мертвеют пальцы…
Потом он вытер клинок об одежду травника, загасил свечу и вышел из кельи, аккуратно прикрыв за собой дверь. В его распоряжении была половина ночи, чтобы сбежать. Он ощущал пьянящую и незнакомую ему ранее свободу. Беспокоило его только одно: где и когда он снова встретит призрака из каменного мешка – загадочное и пугающее существо, подарившее ему эту свободу.
Глава четвертая
Беглец
Несмотря на свою молодость, Олимус был прекрасно осведомлен о порядках в монастыре. В частности, он знал, что ворота запираются на ночь, превращая внутренний двор в достаточно труднодоступное место. Поэтому он не стал тратить время на бесполезные попытки и направился прямиком в ткацкие мастерские, где раздобыл длинную прочную веревку. Потом с непонятно откуда взявшейся расчетливостью посетил трапезную и набил живот остатками ужина, а полотняный мешок – вяленым мясом и хлебными сухарями.
Прокравшись через уютное монастырское кладбище, он оказался во фруктовом саду, где едва не столкнулся с аббатом Пебалем, прогуливавшимся под звездами и погруженным в благочестивые размышления. Если Пебаль и заметил фигуру послушника, метнувшегося в кусты, то не придал этому значения.
Олимус проводил взглядом его спину. Рука мальчика все еще сжимала клинок, и он на какое-то мгновение вдруг ПРЕДСТАВИЛ, что снова может пустить его в ход.
Это было похоже на наваждение; он тотчас же испугался собственных мыслей. В конце концов, настоятель не сделал ему ничего плохого…
