ничего не можем предпринять. Выгнать ее из Тибидохса? Поздно, поезд ушел. Заточить в Дубодам? Изначально не наш почерк… Полагаю, единственное, чем мы в состоянии ей ответить… вернее, «мы» здесь неуместно… Ответить можешь только ты. И ты знаешь, как.
– Выбрав Ваньку?
Академик пожал плечами.
– Твоя жизнь – тебе и раскладывать пасьянс. Я сниму с локона Афродиты магию Зализиной. Не думаю, что это будет просто, но я надеюсь, что как маг, да простят мне нескромность, я умею несколько больше, чем пятикурсница. Когда я очищу локон, ты сможешь произнести два имени. Свое и имя того, кого ты выберешь… Причем желательно сделать это в ближайшее время. Часа через три локон Афродиты окончательно погаснет.
– Я бы выбрала Ваньку. Но Бейбарсов… Он убьет себя и грозит убить Пуппера и Ваньку.
– Он сам тебе это сказал? – спросил Сарданапал с каким-то неприятным, колким выражением лица.
– Про Пуппера и Ваньку?
– Нет. Что он убьет себя?
Таня кивнула, не поднимая глаз. Внезапно она услышала странный звук. Сарданапал расхохотался. Таня не верила своим ушам.
– Некромаг? Покончить жизнь самоубийством? Я правильно расслышал? – повторил академик.
– Что здесь смешного? – спросила Таня с негодованием.
– Старый трюк профессора Клоппа. Он пользовался им, когда был молод. Как специалист по зельям, он готовил какой-нибудь мудреный отвар, подходил к девушке, которая не обращала на него внимания, выпивал его залпом и падал у ее ног, бледный как поганка. Разбитая склянка дымилась на полу. Пролившаяся жидкость бурлила и меняла цвет. Девушка кидалась к Клоппу, а он слабым голосом говорил, что отравился от безответной любви страшным ядом, от которого есть только одно противоядие – поцелуй… И, разумеется, немедленно получал его, постепенно оживая по ходу дела.
– Профессор Клопп? – недоверчиво спросила Таня.
– Да, дорогая моя. Все когда-то были юны и делали глупости. Вспомни сегодняшнего Клоппика. Если он до сих пор не разнес Магфорд, то лишь потому, что Тарарах по моей просьбе ходит за ним по пятам.
– И что, в склянке действительно был яд?
– Разумеется, нет. Что-нибудь безобидное, но жуткое на вид. Метод был безупречен. Проблема в другом: Клопп использовал его слишком часто, причем с разными девушками. И, разумеется, всякий раз история получала огласку. В общем, не прошло и трех месяцев, как на травящихся Клоппов перестали обращать внимания. Клопп мог травиться теперь сколько угодно – его в лучшем случае погладили бы по головке. Именно тогда он с горя завел себе крысиные жилетки и повесил на живот ложку на цепочке… – сказал академик с улыбкой.
– Клопп не Бейбарсов. Глеб настроен серьезно! – сказала Таня.
– Ты уверена, что разница так велика?
– Уверена.
– Вынужден тебя разочаровать. Помнишь, я спросил, действительно ли Бейбарсов сказал, что убьет себя? И ты ответила «да». Так вот: некромаг не может убить себя, и уж Бейбарсову-то это отлично известно. Это была ложь.
– Но почему?
– Потому что Бейбарсов – некромаг. Читай между строк, девочка! Некромаг не может умереть, пока не передаст кому-то свой дар. Дар же он может передать не раньше, чем истечет сто лет со дня его получения. На более короткие сроки данные потусторонние депозиты не оформляются.
– А если Глеб что-то сделает с собой?
– Раны зарастут, даже если Бейбарсов прокрутит себя в мясорубке, да простят мне эту нездоровую шутку. Слышала о мертвой воде, которая сращивает разрубленных богатырей? Тот же некромагический эффект. Правда, можно заковать некромага в цепи и похоронить на океанском дне. Или бросить в лаву Тартара. Но не думаю, что Бейбарсов на это пойдет. Скорее всего, он рассчитывал на какой-нибудь простенький цирк. К примеру, вонзить себе в грудь кинжал или спрыгнуть с башни, зная, что ничего не случится.
Таня хотела возразить, сказать, что Глеб прыгнет и в лаву, если потребуется, но слово «башня» неприятно резануло ей слух. Она вспомнила сцену на крыше, когда Глеб протягивал ей чашу с кровью вепря и грозил шагнуть вниз, в пустоту… Так, значит, он обманывал ее? Этот прыжок был для него не опаснее, чем прыжок с обычной тумбочки. Достигаем своего любой ценой, и плевать нам на условности? Ну-ну, господин Солислоняткин, вы будете неприятно удивлены!
– А дуэль? Значит, тоже? – спросила она упавшим голосом, испытывая даже не негодование уже, а страшное сосущее разочарование
в человеке.
Сарданапал забарабанил пальцами по подлокотнику кресла.
– Разумеется. Дуэль Бейбарсова с Ванькой была подлой изначально. Неравной. Ванька своим
Таня твердо посмотрела на него:
– Не надо. Я разберусь сама.
– А ты справишься?
– Надеюсь, да…
Академик задумчиво куснул ус.
– Что ж… Как хочешь…. Так что же локон? Снять заклятие?
Таня покачала головой:
– Нет. Пусть все остается как есть.
Академик непонимающе моргнул.
– Сама ты не справишься. Тут магия особого рода.
– Я понимаю. Но все равно не надо, – сказала Таня, протягивая руку за артефактом.
Академик схватил ее за запястье. Он был взволнован.
– Погоди! Ты понимаешь, чего себя лишаешь? Ты не сможешь никого никогда полюбить! Ты проживешь жизнь убогим манекеном, лишенным даже возможности испытать когда-либо чувство! – воскликнул он.
– Чашу судьбы никогда нельзя выпить до конца, – таинственно ответила Таня. – Вы обещаете не вмешиваться?
Сарданапал грустно кивнул.
Таня осторожно высвободила руку, взяла локон и вышла из кабинета. Уже рассветало. В дальнее окно бил сероватый свет.
Спустившись на этаж, она поняла, что ее ждут. Она увидела Глеба. Поодаль маячил Пуппер и еще дальше по коридору Ванька. Все трое упорно делали вид, что незнакомы. Таня закрыла глаза и открыла их, надеясь, что кошмар рассеется. Это было как в дурном сне. Не доставало только Урга.
Бейбарсов решительно подошел к ней.
– Время истекло. Ты выбрала? – спросил он жестко.
– Скажем так: я уже почти уверена, что определилась, – ответила Таня.
– Отлично. Мой выстрел еще за мной! Выберешь Валялкина – станешь вдовой. А потом настанет черед Пуппера.
– И ты это сделаешь?
– Ты знаешь, что да!
– И себя убьешь? – тихо спросила Таня, не глядя на него.
Бейбарсов, помедлив, кивнул. Таня испытала почти физическую боль. Нет, Сарданапал не ошибся. Бейбарсов лгал ей.
Таня достала локон. Почти вся прядь погасла, лишь середина пылала. Казалось, еще немного, и локон распадется на две половины, которые никогда не срастутся. Он весь был как проволока, накаленная над
