– …Не получится.
– Почему не получится?
– А если его нет дома или у него звонок не работает?
– Знаешь, – Женька с уважением посмотрел на меня, – что-то есть в твоей голове от головы профессора Доуэля.
И тут меня под партой кусили. Я посмотрел вниз и увидел чьи-то мокрые зубы. Женька тоже увидел зубы и, дождавшись, когда в них откроется щель, сунул туда учебник «Родная речь». Вместо кляпа, чтобы не было крика. Я понял, вытащил бельевую прищепку и надел ее мокрозубому подлецу на нос. Пусть знает, как нелегок труд ловцов жемчуга. Без воздуха четыре минуты.
Отсчитав в уме четыре минуты, я снял прищепку. Учебник мы вынимать не стали, пусть слушает, негодяй, молча.
– Не для того, Капитонов, даны человеку зубы, чтобы другого человека кусать. – Женька хотел сказать что-то еще, такое же доброе и большое, но двоечник Капитонов надул шершавые щеки и выдохнул изо рта учебник.
– Гады, – сказал он, хрипло и слюняво дыша. – А ты, скрипач, – главный гад. – И уполз под колоду парты.
Урок был медленный, как дохлая кляча, и назывался «Родная речь».
Вел его наш директор Василий Васильевич, расставив ноги греческой буквой «лямбда» и вытянувшись свечой у доски.
Свет знания едва тлел, освещая только черную доску и первые ряды парт, где сидели девочки и отличники.
До парты, где сидели мы с Женькой, слова долетали плохо – верткие уши отличников хватали их на лету и втягивали в глубину голов.
Слева от нас, за окном, в каменной коробке двора бегал по кругу ветер, а посередине из центра земляного квадрата глядела зарешеченным глазом низенькая башня бомбоубежища.
Говорили, что в глубине, под школой – целый подземный город, но поди проверь, когда башню сторожит большой амбарный замок, а ключ от него, по слухам, висит на шее директора Василия Васильевича.
Урок был свободный, как бы не по программе, и Василий Васильевич восковым голосом пересказывал чеховского «Хамелеона».
В конце, как положено, должна была прозвучать мораль, и шестеро человек в классе должны были умереть со стыда, но мы с Женькой были заняты важным делом, Жуков и Карамазов спали в положении сидя, Капитонов наматывал под партами свои двадцать тысяч лье, так что умереть мог один Юрик Степанов, но он, как всегда, спасал кого-нибудь из пожара и поэтому на урок не пришел.
Я поскреб авторучкой шею, где прятался клопиный укус.
– А может, устроить засаду? Спрятаться у его двери и ждать, когда он войдет?
Женька помотал головой:
– Ну, войдет он, а что дальше? Ждать, когда выйдет?
Конечно, Женька был прав, но от правды еще никому не бывало легче.
– Кто читал Чехова, руки вверх, – долетел до нас от доски легкий голос Василия Васильевича.
Никакого леса не выросло. Даже девочки и отличники позабыли, где у них руки. И только одна былинка, один бледный чахлый росток непонятно какой породы пробился возле окна.
Я сам не понял, почему я ее поднял. Какая-то тугая пружина подбросила ладонь к потолку, и пять деревянных пальцев за что-то там ухватились. Рука моя была белая, и тень от белой руки, черная и тяжелая, давила мне на лицо.
– Филиппов, – вяло сказал директор, должно быть, и сам не рад, что напросился на такого рассказчика. – Это вы зачем руку? Почему?
Почему? Однажды в вязанке газет, когда мы собирали макулатуру, мне попалась тощая, как селедка, книжка писателя Чехова – приложение к журналу «Нива». Книжка была старая, но смешная, особенно я запомнил рассказ про одного мужичка, который ночью проходил через кладбище.
Я поднялся; рука болталась под потолком, поднявшись вместе со мной.
– Руку-то опустите. Уже можно и без руки. Вы читали Чехова?
Что? Когда? Расскажите.
Только сейчас я понял, каково это говорить, не подумав.
– Рассказ называется «Святочный», – выдавил я, как из камня воду.
– Как вы сказали? «Святочный»? Хорошо, послушаем «Святочный».
Я размял зубами язык и начал:
– Значит, так. Однажды…
И тут отличница Скворушкина бодро и весело подхватила:
– …В студеную зимнюю пору я из лесу вышел, был сильный мороз…
– Замолчи, дура, – крикнул я через головы.
– Сам дурак, – ответила отличница Скворушкина и показала мне голубой язык.
Пришлось начинать сначала.
– Однажды один мужик вышел из дому. Вышел он, значит, из дому, и только он это вышел…
Я вспомнил, что было с этим мужичком дальше. И как говорится – на свою голову. Потому что было там так смешно, что я не выдержал и закачался со смеху.
Я смеялся, а класс молчал. Молчал Женька. Молчал Василий Васильевич. Молчали Пушкин, Гоголь, Чехов и Салтыков-Щедрин, которые висели по стенам. Только Шолохов тихонько шуршал – по портрету гуляла муха.
И в молчании, как петушок на спице, бился мой одинокий смех.
Спас меня от позора Женька, щелкнув перед моим виском челюстью бельевой прищепки.
Я вытер рукавом слезы и решил рассказывать дальше. Но сперва напомнить начало.
– Один человек вышел из дому…
Рот зигзагом заходил от уха до уха, а руки, ухватясь за живот, запрыгали с животом в обнимку. Меня крутило, как мусульманского дервиша. Прищепка не помогала. От смеха я повалился на парту. Ко мне бежали на помощь. Бежал Василий Васильевич. Бежали двоешник Капитонов и отличница Скворушкина. Бежал Пушкин. Пушкина догонял Гоголь. Шолохов, разделавшись с мухой, на полкорпуса обходил Островского. А впереди всех бежал задумчивый человек в пенсне – Антон Павлович Чехов.
14
В коридоре прохохотал звонок.
Дикая орда школьников с воплем рванулась к выходу, но директор Василий Васильевич запечатал дверь своим телом.
– Стойте, стоять! Маленькое сообщение. Завтра вместо уроков экскурсия на чемоданную фабрику. Явка всем обязательна.
Женька пристально посмотрел на меня:
– Идем, надо поговорить.
Женька двигался, как таран, могучим ребром штанов вспарывая мешок коридора. Я пыхтел и бежал за ним.
Мы выскочили на лестничную площадку, легко взлетели наверх и только на самом верху у вечно запертой двери, которая вела на чердак, остановились, переводя дыхание.
Дальше бежать было некуда. Здесь, на последней площадке, в стороне от глаз и ушей, был наш укромный угол, место, где можно было спокойно поговорить.
Мы примостились на корточках между обломком парты и тихой чердачной дверью.
– Не нравится мне все это, – сказал Женька угрюмо. – Ты заметил, какой сегодня директор? Всех называет на «вы». И голос какой-то ватный.
Я кивнул:
– С ума сойти – экскурсия на чемоданную фабрику! Чемоданов мне только и не хватало.
– В общем, так, – решительно сказал Женька. – Лодыгина твоего к черту! В Египет бежим сегодня – у тебя мелочь на трамвай есть? – И добавил с победой в голосе: – Не дождутся они от нас своей фабрики!
