добрая! Уля! Ляпина! Прости меня, дуру! Все от зависти, от нее чернючей. – Ляля Хлюпина подошла к Ульяне и похлопала ее по плечу. – Я всю жизнь мечтала стать супердевочкой, только эта распроклятая зависть не давала мне и шагу ступить. Представляешь, возьмусь за что-нибудь, а все валится у меня из рук. Потому что думала всякий раз: у кого-то вдруг получится лучше? И чем больше озиралась я на других, тем нелепей все у меня выходило. Ну и злилась на всех, и мучалась, и копила свою злость, и копила. А еще и окружающие подзуживали – обулюлюкивали, охмыкивали, хамили… Вот тебя обулюлюкивали когда-нибудь? Нет, наверное, а меня постоянно…
– Я не знала, простите, Ляля… – Уля Ляпина потупилась виновато.
– Погоди, не сбивай, дай высказаться. Накопилось, понимаешь, на сердце, – не дала ей договорить Ляля. – Ну так вот, на чем я остановилась? Ах, ну да, обулюлюкивали, хамили. Этот тоже… вернее, эта… – Ляля Хлюпина показала на обезьяну, уже успевшую выбраться из пальто и пытающуюся снять рукавицы. – Ангел то есть, то есть Аэрозоль. Нет, послушать, так действительно ангел. – Она хмыкнула и дернула головой. – Заливал мне о каких-то там небожителях, как они его в воду скинули. Врал, конечно, не может такого быть, чтобы обезьяна и – ангел.
Бабуин на сцене набычился и обиженно посмотрел на Лялю.
– Дыр-бул-щыл, – забормотал он по-бабуински, – убещур скум вы-со-бу р-л-эз.
– «Человек произошел от обезьяны, так почему обезьяне нельзя стать ангелом»? – перевел с обезьяньего Санта-Клаус. – Ну по-своему он, в общем-то, прав. Действительно, почему нельзя?
Они немного поговорили по-обезьяньи. Бабуин волновался и, брызжа пеной, колошматил себя лапами в грудь. Санта-Клаус кивал и морщился, улыбался и уворачивался от брызг.
– Я, конечно, понимаю, я в курсе, – отвечал ему Санта-Клаус по-бабуински, – там, на небе, не идеальная обстановка, но ведь, право, не настолько плохая, чтобы так низко пасть. Я не в смысле вашего падения в Балтику, я про ваше хулиганское робингудство, вашу дикую, несправедливую месть. Да, над вами издевались, подшучивали, есть и среди ангелов недоумки, ставящие свою ангельскую природу выше обезьяньей и человеческой. Где их нет, и небо не исключение. Но лишить всех детей праздника! Это, братец, ни в какие ворота. Вы же все же не какая-нибудь мартышка, вы же все же не с Лимпопо к нам пожаловали, вы же все же при египетском фараоне занимали государственный пост…
– Я в июне отдыхала в Египте, – своевременно подключилась тетя, – так они там все свои пирамиды без единого гвоздя делали.
– Да, в Египте с гвоздями были тогда проблемы, – отозвался Санта-Клаус на эту реплику. Затем вернулся к разговору с Аэрозолем: – Хорошо, в моей походной библиотеке оказался один древний папирус с предсказанием о приходе черной звезды. Вы догадываетесь, о чем я. Такой же свиток с записью предсказания хранился в храме, где вы служили. Там же, как святыня святынь, хранились часы-клепсидры, способные управлять временем.
Санта бережно, как берут младенца, поднял с пола драгоценные часики, и те, булькая и тикая благодарно, приникли плотно к груди хозяина. Он погладил их и спрятал за пазуху, а в руке его появился свиток. Санта развернул его осторожно и неторопливо прочел:
«Земля имеет форму тыквы, приплюснутой с полюсов и, как бутыль, наполненной живительным веществом времени. Горлышко же этой бутыли находится на севере, на границе ночи, в далеком государстве гипербореев, на крохотном пятачке суши, затерянном среди озер и болот. В году таком-то в небе взойдет звезда, черная, как душа грешника, и невидимая смертному глазу. Ее приход означает ночь, и падший ангел, свергнутый своими неразумными братьями, станет ее верным слугой, и снимет печать с бутыли, и звезда выпьет земное время, и имя этой звезде Энтропия»
Пристыженный бабуин на сцене готов был провалиться сквозь пол – так мерзко ему было и совестно. От стыда он рвал шерсть у себя под мышками и с яростью запихивал ее в рот – вместо кляпа, чтобы окружающие не слышали стонов сердца и криков больной души. Он так сильно переживал, бедняга, что отдельные участки его волосяного покрова поседели и из палево-рыжих превратились в туманно- пепельные.
Санта-Клаус убрал папирус.
– Тот крохотный пятачок суши в далеком государстве гипербореев как раз оказался здесь, на территории современного Петербурга, в этом самом актовом зале, в котором мы с вами сейчас находимся. Он и есть горлышко той бутыли с живительным веществом времени. Слава богу, предсказание осуществилось не до конца, благодаря моим находчивым часикам, земля-тыква по-прежнему запечатана, и Новый год, – Санта-Клаус взглянул на елку, на верхушку, украшенную звездой, – наступит ровно в тот день и час, когда ему и следует наступить.
– Ура! Я знаю! – воскликнула Ляля Хлюпина. – Вечерина Леонардовна, ура, я придумала! – Она схватила Улю Ляпину за руки и закружилась с ней в каком-то безумной танце. – Очень просто, раз деда мороза два, и снегурочек тоже должно быть столько же. – Она резко остановила танец и, как птичка, запорхала к студентам. – В общем, я выбираю… Нет. – Ляля Хлюпина обернулась к Уле. – Раз уж я теперь исправилась окончательно, то предоставляю этот выбор тебе. Выбирай. – И широким жестом Ляля Хлюпина указала ей на студентов.
Саша Бережный и Дима Приятный не ожидали такого резкого поворота темы.
– Хотите, лучше мы сыграем вам сцену, как Мальчик-с-пальчик купил у цыгана лошадь Пржевальского, – попробовал отвертеться Саша. – Дима будет мальчиком-с-пальчик, я – цыган, роль лошади…
– Можно я? – Вечерина Леонардовна Делпогорло робко потянула вверх руку. – Вот увидите, у меня получится. Особенно голос.
Новогодняя репетиция продолжалась.
Глава 14. Снег
Ночью в городе выпал снег! Не та жиденькая манная каша, робко хлюпающая под подошвами пешеходов и стекающая в лужицы на асфальте. Настоящий густой снежище, какой бывает настоящей зимой при настоящем петербургском морозе. Утром жители разжмурили веки и от льющейся с улицы белизны моментально их зажмурили снова. Трудно было после хмури и слякоти привыкать к несказанно зимнему, долгожданно белоснежному виду.
– Машка! Улька! – проорал папа. – Всем на лыжи, кончайте спать! Соня, быстро, Москву проедешь! Чай готов, бутерброды поданы.
Он внимательно смотрел за окно, на искрящееся снежное поле, не мелькнет ли где та зимняя белка, героиня его летних стихов.
– Летом скучно, – сказала тетя, ледоколом выплывая на кухню. – Летом воду отключают горячую. И не действуют новогодние скидки. То ли дело, когда зимой!
Мама вышла в ярко-синем халате, как какая-нибудь морская царица.
– Лично я погоды не чувствую, лично я живу по календарю. Как декабрь, одеваюсь в шубу. Как апрель – надеваю плащ.
Уля быстро проглотила свой завтрак и стремглав выбежала на улицу.
Шар земной под ее ногами проминался и легонько похрустывал. Мягкий снег лежал на земле и не думал оставлять ее скоро. Воробьи и прочая мелочь из беспечной пернатой братии голосили ошалелыми голосами.
В спину Уле попал снежок.
– С новым годом! – сказали сзади.
Супердевочка повернула голову.
Над заснеженными сказочными деревьями, над галдящими в снегу воробьями, над сугробами, наросшими за ночь, над укрытой белым снегом планетой плыл по небу белоснежный сантамобиль. Он помедлил над притихшим двором, и из-за белой занавески в горошек глядела белая веселая борода и ярким светом разгоралась улыбка.
– С новым годом! – ответила супердевочка и помахала на прощание варежкой.
