— Почему же не вызвали?
— Телефон, понимаете, не работал! — растерянно сказал Борис. — Я побежал в зал хронокамер…
— Лаборатория Чернышева ближе, чем зал, — заметил Линьков.
— Я… я не знал, что Чернышев еще здесь — пробормотал Борис. — Вернее, не сообразил… растерялся!
— Ну хорошо, побежали вы в зал, — скептически сказал Линьков, — и что же дальше?
— А там телефон тоже не работал! — криво усмехаясь, ответил Борис. — Представляете мое положение? Я совсем растерялся!
— Так растерялись, что на все махнули рукой? — с нескрываемой уже насмешкой спросил Линьков.
Его злила эта бездарная, нелепая ложь. Злила и очень удивляла. Три дня Борис Стружков лгал виртуозно, ни на секунду не вышел из роли, а теперь не может сочинить хотя бы относительно правдоподобную версию, путается, противоречит себе самому.
Но Бориса возмутила эта насмешка, и он заговорил без прежней вялости.
— То есть как это: махнул рукой?! — почти крикнул он. — Да вы что! Я затем, что ли, в прошлое лез? Я обратно побежал, в лабораторию. Мне вдруг страшно стало, что, пока я бегаю, Аркадий умрет… Он ведь совсем как мертвый был! — упавшим голосом сказал Борис. — Я пульс никак не мог нащупать и дыхания не слышал… И вот тут я голову совсем потерял! Сначала решил в проходную бежать. Потом в окно высунулся: думал, может, кто пройдет по улице, я закричу, — мне уже все равно было, пускай меня видят, пускай что угодно! Но никого не было…
— А Нина? — невольно спросил Линьков.
— Нину я не видел… может, она раньше проходила, еще до того, как я бегал вниз. Ну, в общем, я начал бестолково метаться из угла в угол. Стыд и позор, конечно, что я так растерялся. Но, понимаете, я рассчитывал, что попаду туда часов в шесть-семь вечера, а почему-то меня перебросило так поздно, почти в одиннадцать… и Аркадий уже умирал! Я к этому не подготовился как-то… и потом, телефоны эти проклятые, ведь надо же!
— Действительно… — отозвался Линьков, уже без насмешки.
Он не знал, что и думать: рассказ Бориса звучал теперь гораздо более правдоподобно. «Э, за счет интонаций! — вдруг обозлившись, решил он. — Опять он в роль вошел, вот и все. А сочиняет по-прежнему чушь. Взрослый парень, и знал ведь все это заранее, с чего бы он так уж растерялся?»
— Ну вот… И я даже понять не могу, чего меня туда понесло! — уныло сказал Борис.
— Куда это? — изумленно осведомился Линьков.
— Да вот! — Борис с ожесточением махнул рукой в сторону хронокамеры. — Понимаете, я туда случайно глянул и вижу: стоит там подставка, здоровенная такая! А я твердо знаю, что никакой подставки у меня в камере не было! И я вот так, ничего толком не сообразив, сунулся туда… Мне бы, дураку, подумать хоть минуточку, но где там! Совсем я был не в себе. Ну, мне, конечно, и в голову не пришло, что она на автоматику включена… Я только здесь понял, в чем дело. В общем, сунулся я туда — меня и швырнуло…
— Почему же вы обратно не отправились? — поинтересовался Линьков.
— Я… ну, просто я никак не мог разобраться, что произошло. Я не мог понять, почему меня швырнуло и куда я попал…
— Как же это? — удивился Линьков. — Ведь записка тут на столе лежала и расчеты…
— Ну да, вот записка… Но я все равно не сразу понял…
— А теперь вы уже понимаете? Разобрались во всем?
— В основном, пожалуй, да… С Ниной поговорил… Понял, какая путаница получилась… по моей вине…
— Берестова, очевидно, с утра была с вами?
— Да, я ее у дома подстерег. Мы долго разговаривали. Потом на телефонную станцию ходили…
— Зачем? — удивился Линьков.
— Да телефоны эти проклятые, — сказал Борис, — покою они мне не давали. Почему они все не работали, будто сговорились!
— Да, довольно странно, — согласился Линьков.
— Вот и Нина не могла поверить. Да оно и понятно. А вот, представляете, оказалось, что двадцатого мая с двадцати двух до двадцати четырех часов кабеле ремонтировали как раз в нашем районе. И отключили на два часа весь участок…
«Это уж он вряд ли сочиняет, — подумал Линьков, — это проверить можно, он же понимает. Но если не врет, что же тогда все это означает?»
— Ну ладно. — Линьков тяжело вздохнул. — Позвоню-ка я Шелесту, а то вдруг Тамара забыла передать… Да! Один только вопрос еще: вы, когда были там, записку Левицкого не видали?
Борис внезапно покраснел как рак и жалобно сказал:
— Ну я же говорил вам, что у меня полное помрачение было! Впрочем, на этот счет у меня даже имелись кое-какие соображения. Я как представил себе, что приедет «скорая помощь» и начнут все записку эту читать… Ну, а потом я попал в хронокамеру и меня швырнуло… Ну, идиотизм получился ужасающий!
— То есть… — ошеломленно спросил Линьков, не веря своим ушам, — вы хотите сказать, что взяли записку?!
Борис тоскливо посмотрел на него и сунул руку во внутренний карман.
— То-то и беда, — сказал он, протягивая Линькову листок. — Именно вот, взял я записку… И наделал же я дел!
В эту минуту задребезжал телефон.
Глава двенадцатая
— Т-ты что, Аркадий?! — запинаясь, выговорил Борис. — Как это: действительно убил?! Ты что?!
– «Ты что, ты что»! — вдруг заорал Аркадий. — Реакции на уровне коммунальной кухни! Ученые вы или кто, в конце-то концов?!
Он чуть не раздавил сигарету, пока закуривал, — руки у него тряслись.
— При чем здесь… ученые мы или… — совсем растерявшись, пробормотал Борис.
— А вот при том! — чуточку спокойней ответил Аркадий. — Думать надо, понимать надо!
— Но я вот именно не понимаю… — уныло сказал Борис. — Ну, то есть совершенно ничего не понимаю! Ты не умер… мой Аркадий тоже…
— А пес его знает, твоего Аркадия, почему он не умер! — Усмешка Аркадия походила на гримасу боли. — Во всяком случае, не моя тут заслуга. Это небось Борькины фокусы. — Он покосился на меня. — Я уж его спрашивал, но он увиливает.
— Борька, хватит! — сурово сказал мне Борис-76. — Что ж нам, до ночи тут сидеть, пока ты соберешься с духом? Давай выкладывай карты на стол!
Я вздохнул: говорить мне было трудно даже после того, как Аркадий сам сказал.
— Ну, значит, так. Аркадий… не этот, а мой Аркадий вечером двадцатого мая глотнул смертельную дозу снотворного… Отравился! Сам! Я никак в это поверить не мог! Но потом я увидел эти проклятые пачечки у него на столе…
— Ты… увидел?! — изумился Аркадий. — Когда?! Не мог ты видеть, не ври!
Я молча улыбнулся, и это взбесило Бориса-76.
— Интересно, чему ты радуешься? — свирепо спросил он. — Увидел и что же ты подумал? Что у Аркадия новое хобби — коллекционирование снотворных?
