И глазах девочки Вольфганг неожиданно увидел себя самого. Такого, каким он еще был, и, тут же - каким он станет, подчинившись сейчас приказу.
- Да. Это бунт, - спокойно проговорил он.
На душе мгновенно стало спокойно. Слова были сказаны, назад дороги не было - и от понимания этого Вольфганг почему-то ощутил себя очень умиротворенно и спокойно.
Бонке несколько секунд молчал, борясь с приступом неконтролируемой ярости, а потом тихо осведомился:
- Партайгеноссе, вы отдаете себе отчет в своих действиях? Еще не поздно сослаться на временное помрачение рассудка.
- Нет. Я осознаю, что я делаю, и почему я это делаю. Я не буду выполнять приказ.
Дуло пистолета в руках Бонке медленно поднялось, и уперлось в грудь Шварц-Кенига.
- В таком случае, вы будете наказаны. А сейчас, как стоящий выше по званию, я отдаю вам приказ расстрелять пленных, и, заодно - получить шанс на искупление своего преступления, - пистолет провернулся в руках штурмфюрера, и Бонке рукоятью вперед протянул его Вольфгангу. - Расстреляйте пленных. Начиная с этого старика.
В первую секунду он не понял, в чем дело. Потом до него дошло.
Бонке продолжал развлекаться. Вместо того, чтобы тут же расстрелять посмевшего ослушаться его эсэсовца, он хотел заставить этого эсэсовца стать таким же, как он сам. Не получилось сразу - что же, тогда можно попробовать поэтапно.
Пальцы Вольфганга медленно сомкнулись на рукояти 'Люгера'. Он знал, что делать.
'Люгер' - хороший пистолет. Большой наклон рукояти иногда приводит к затруднениям при смене магазина, зато благодаря этому наклону повышается точность при стрельбе навскидку.
Вольфгангу не требовалось перезаряжать пистолет. Он знал, что Бонке сделал только один выстрел после перезарядки - когда Вольф заходил на площадь, штурмфюрер как раз сменил магазин. После этого он только выстрелил в живот женщине. Магазин восьмизарядный - значит, осталось семь патронов.
Он и не думал о том, чтобы пристрелить Бонке. Бонке - достаточно хитрая тварь, чтобы предусмотреть даже такой выверт со стороны подчиненного, и уже отошел в сторону, почти что за спину одного из людей Вольфа.
Эсэсовец вскинул оружие, прицелился в голову ближайшего старика - тот обреченно закрыл глаза, сморщенные старческие губы шевелились - видно, шептал какую-то молитву. Палец плавно лег на спусковой крючок…
В следующее мгновение Вольфганг резко перевел ствол в другую сторону, и трижды выстрелил, обрывая мучения троих детей.
Хороший пистолет - 'Люгер'.
Прыжок в сторону, и, пока Бонке не опомнился - еще три выстрела. Еще прыжок, еще выстрел.
И все - в цель.
Штурмфюрер оказался умнее, чем надеялся Шварц-Кениг. Он не стал стрелять в мятежного эсэсовца, он просто навел на него пистолет, и хищно осклабился.
- Дернешься - и эта маленькая дрянь будет умирать очень долго и мучительно. Брось оружие!
Вольфганг усмехнулся, и швырнул бесполезный уже 'Люгер' под ноги Бонке. Потом медленно извлек из кобуры собственный пистолет и бросил его за землю.
Белый от ярости, штурмфюрер коротко отдал приказ:
- Этих - кивок в сторону стоящих вдоль стены пленных - расстрелять и бросить в яму.
Через полминуты все было кончено, еще минут пять у солдат ушло на то, чтобы перетащить трупы, включая прибитые к стене детские, к яме. Все это время Бонке удерживал девочку, переводя ствол то на нее, то на мятежника. Когда эсэсовцы закончили, Бонке повел маленькую еврейку к яме, приказав Вольфгангу идти впереди них.
У самого края ямы Вольф остановился и обернулся. Бонке же сильно толкнул девочку, так, что она по инерции пробежала несколько шагов, споткнулась о ком мерзлой земли, и с криком полетела в яму. Шварц-Кениг дернулся было ее удержать…
…и в его колено холодно и безжалостно впилась пуля.
Бонке стоял и смеялся.
- Ты сам виноват, - говорил он, медленно выпуская в Вольфа всю обойму. - Если бы ты не сделал глупость, и выполнил бы мой приказ, все бы у тебя было хорошо. А так - я даже убивать тебя не буду. Подыхай в яме со своими еврейскими выблядками.
Вторая пуля раздробила вторую ногу в щиколотке, третья - плечо, четвертая - локоть, еще две ушли куда-то в ногу - Вольфганг их даже не почувствовал. Две последние Бонке выпустил в живот.
Закончив стрелять, штурмфюрер подошел к распростертому на земле телу эсэсовца, пнул его несколько раз, и, перезарядив пистолет, спихнул Шварц-Кенига в яму.
Упав на груду трупов, Вольфганг едва не потерял сознание от боли. И только через несколько секунд понял, что та самая маленькая еврейка оказалась почти полностью укрыта его телом.
Невнятно выругался Бонке, которому неудобно было целиться.
Сухой щелчок пистолета и резкое движение Вольфа слились воедино. Еще одна пуля ударила в спину, и вот тогда эсэсовец, наконец-то, потерял сознание.
Он очнулся примерно через час, когда уже начало смеркаться. Девочка так и лежала, придавленная его телом, и боялась пошевелиться. Судя по мертвой тишине в деревне - Бонке не стал искушать судьбу, и увел людей из деревни. Возможно, даже не ограбив ее.
Боль почти не ощущалась.
Вольфганг осторожно перевернулся на спину.
Шел снег. Густой, крупными белыми хлопьями укрывающий трупы в яме, и засыпающий самого Вольфа.
- Вот уж не думал, что умру так, - тихо усмехнулся он. И, иногда смаргивая снег, стал наблюдать за опускающимся на мертвую землю пушистым белым одеялом.
А потом мир заслонили огромные темные глаза маленькой еврейской девочки, и все вокруг погасло - остались только эти глаза…
Время сливалось единой бесцветной полосой. Дни за днями, месяцы за месяцами, и годы за годами.
Вольфганг Шварц-Кениг, бывший обершарфюрер СС, не замечал ни смены дня и ночи, ни смены времен года… Прикованный к постели параличом вследствие ранения в спину - последняя пуля проклятого Бонке задела позвоночник - он не жил. Просто существовал. И то - только благодаря Руфи.
'Маленькой еврейской девочке' на поверку оказалось тридцать шесть лет. Она была потомственной ведьмой, целительницей и травницей. Обманчивую внешность Руфь унаследовала от матери вместе с Даром. До сих пор ей удавалось избегать встреч с немцами, но в этот раз не повезло…
Все это Руфь рассказывала Вольфгангу в первые дни, когда потерявшего все эсэсовца надо было просто заставлять жить.
Если бы не опрометчивая клятва, которую ведьма вытянула у немца шантажом, Вольф давно бы уже покончил с собой. Нашел бы способ и оборвал жалкое существование, только по недоразумению называющееся жизнью.
Но Руфь была непреклонна. И раз за разом ее темные глаза вытаскивали эсэсовца из бездны на грани небытия.
- Зачем? - как-то спросил он, когда она в очередной вечер пришла к нему спать.
У ведьмы с первых дней, еще когда прятались в подвале одного из домов в памятной деревни, появилась привычка спать рядом с Вольфом. Сперва - ради тепла. Потом - просто привыкла.
- Зачем - что? - тихо проговорила она, приподнимаясь на локте, и прожигая его взглядом своих невозможных глаз.
- Зачем возишься со мной? Только не надо про то, что ты мне обязана жизнью. Сама знаешь, я хочу умереть. Такое существование… как минимум, унизительно для воина.
- Гордый эсэсовец, - тихонько рассмеялась Руфь ему в шею. - Мужчина, воин - так что же ты говоришь о
