пустилась на неприятеля, построенного в три линии, одна позади другой.
Первая линия при первом ударе была опрокинута на вторую, а вторая - на
третью. Все обратилось в бегство. Надо было быть свидетелем этого
происшествия, чтобы поверить замешательству, которое произошло в рядах
французов. Сверх того половина отряда стала вверх ногами: лошади, не быв
подкованы, валились, как будто подбитые картечами; люди бежали пешком в
разные стороны без обороны. Эскадрона два построились и подвинулись было
вперед, чтобы удержать наше стремление, но при виде гусаров моих,
составлявших голову резерва, немедленно обратились назад без возврата.
Погоня продолжалась до полудня; кололи, рубили, стреляли и тащили в плен
офицеров, солдат и лошадей; словом, победа была совершенная. Я кипел
радостью! Мы остановились. Пленных было: четыреста три рядовых и два
офицера, все раненые. Полковник всего отряда, как уверяли, пал на поле
битвы, и с ним легло до полутораста рядовых; прочие все рассыпались по
полям и лесам или достались в добычу обывателям. В обоих сих делах с нашей
стороны убито четыре казака, ранено пятнадцать [казаков] и два гусара;
лошадей и убито и ранено до пятидесяти.
Нужно ли говорить, с каким нетерпением я спешил похвалиться пред
фельдмаршалом сим лучшим моим подвигом? Немедленно полетел курьер с теплым
еще от огня битвы донесением, и я остался в полной уверенности, что двойная
сия победа получит одобрение от самых строгих знатоков военного искусства.
Между тем новые замыслы, новые тревоги, новые битвы затерли прошедшее. Я не
осведомлялся в главной квартире о деле моем, полагая, что оному нельзя
остаться под спудом и что там молчат от недосуга. Мне не отвечали потому,
что я не спрашивал, и таковое взаимное молчание продолжалось до перемирия
1813 года. Тогда только все прояснилось: я узнал, что курьер мой захвачен
был мародерами на пути к Юхнову и погиб вместе с донесением. Чрез неудачу
сию подвиг, без хвастовства сказать, несущий на себе отпечаток
превосходства и в соображении, и в исполнении, остался известным только
моей партии, неприятельскому губернатору Вязьмы и оставшимся от поражения
войскам, со мною сражавшимся. Я уверен, что это скрыли и самому Наполеону,
от опасения гнева его за своевольное употребление войск, для другого
предмета предназначенных.
Такова бывает участь отдельных начальников, тогда как у линейного каждое
лыко в строку становится! Впоследствии несколько подобных дел заглохло в
неизвестности, но по другим причинам. В тот день и в следующие два дня
разъезды мои маячили около столбовой дороги между Вязьмою и Федоровским,
где удалось им перехватить три курьера. На 8-е число партия подошла к
последнему селению и соединилась с сотнею, посланною в погоню из
окрестностей Крутого.
В самое то время французская армия пробудилась от продолжительного своего
усыпления в Москве и двинулась на Фоминское. Намерение Наполеона состояло в
том, чтобы, обойдя левый фланг нашей армии, находившейся при Тарутине,
предупредить ее в занятии Боровска и Малоярославца[33] и, достигнув прежде
ее до Калуги, открыть сообщение с Смоленском чрез Мещовск и Ельню.
Вследствие чего, прибыв в Фоминское 11-го числа, он повелел корпусу Жюно,
занимавшему Можайск, отступить в Вязьму, отряду генерала Эверса, в четырех
тысячах состоявшему, - выступить из Вязьмы чрез Знаменское и Юхнов, а
маршалу Виктору с дивизиями Жирарда и легкою кавалерийскою - идти
усиленными маршами из Смоленска туда же. Стоит взглянуть на карту, чтобы
увидеть, в каком положении я вскоре должен был находиться.
Между тем генерал Дорохов, занимая отрядом своим Котово [34], что близ
дороги, идущей от Москвы к Боровску, намеревался атаковать вице-короля
Италианского, прибывшего 9-го числа в Фоминское, и требовал на то
подкрепления, не зная, что за сим корпусом следовала вся французская армия.
Князь Кутузов, получив известие чрез Дорохова о приближении сильной
неприятельской колонны, отправил из Тарутина к Фоминскому корпус Дохтурова
с начальником главного штаба 1-й армии Ермоловым. Перед выступлением своим
Ермолов приказал Фигнеру и Сеславину следовать по направлению к Фоминскому
с тем, чтобы собрать сведения о неприятеле. Фигнеру не удалось перейти
Лужу, тщательно охраняемую неприятельскими пикетами. Сеславин успел перейти
речку и приблизиться к Боровской дороге; здесь оставив назади свою партию,
он пешком пробрался до Боровской дороги сквозь лес, на котором еще было
немного листьев. Достигнув дороги, он увидал глубокие неприятельские
колонны, следовавшие одна за другою к Боровскому; он заметил самого
Наполеона, окруженного своими маршалами и гвардией. Неутомимый и
бесстрашный Сеславин, выхватив из колонны старой гвардии унтер-офицера,
связал его, перекинул чрез седло и быстро направился к корпусу Дохтурова.
Между тем Дохтуров с Ермоловым, не подозревая выступления Наполеона из
Москвы, следовали на Аристово и Фоминское. Продолжительный осенний дождь
совершенно испортил дорогу; большое количество батарейной артиллерии,
следовавшей с корпусом, замедляло его движение. Ермолов предложил Дохтурову
оставить здесь эту артиллерию, не доходя верст пятнадцати до Аристова;
отсюда, находясь в близком расстоянии от Тарутина и Малоярославца, она
могла быстро поспеть к пункту, где в ее действии могла встретиться
надобность, а между тем утомленные лошади успели бы отдохнуть. Дохтуров не
замедлил изъявить свое на то согласие, и корпус его к вечеру прибыл в
Аристово; сам Дохтуров расположился на ночлег в деревне, а Ермолов с
прочими генералами остался на биваках. Уже наступила полночь, и чрез
несколько часов весь отряд, исполняя предписание Кутузова, должен был
выступить к Фоминскому. Вдруг послышался конский топот и раздались слова
Сеславина: 'Где Алексей Петрович?' Явившись к Ермолову, Сеславин, в
сопровождении своего пленника, рассказал все им виденное; пленный
подтвердил, что Наполеон, выступив со всею армиею из Москвы, должен
находиться в довольно близком расстоянии от нашего отряда. Это известие
было столь важно, что Ермолов, приказав тотчас отряду подыматься и
становиться в ружье, лично отправился на квартиру Дохтурова. Этот
бесстрашный, но далеко не проницательный генерал, известясь обо всем этом,
пришел в крайнее замешательство. Он не решался продолжать движение к
Фоминскому из опасения наткнуться на всю неприятельскую армию и вместе с
тем боялся отступлением из Аристова навлечь на себя гнев Кутузова за
неисполнение его предписания.
