потерпели от нашествия врагов, но что бог взял, то бог и даст. Ступайте по
домам, будьте довольны, что разоритель ваш наказан, как никогда помещиков
не наказывали, и чтобы я ни жалоб и ни шуму ни от одного из вас не слыхал.
Ступайте!'
После сего сел на конь и уехал. Теперь обратимся к военным действиям.
Размещение отдельных отрядов около 24-го и 25-го числ, то есть во время
нахождения главной квартиры французской армии в Дорогобуже, было следующее:
Князь Яшвиль, командовавший отрядом калужского ополчения, встретя в Ельне
дивизию Бараге-Дильера, находился на обратном марше в Рославль.
Генерал-лейтенант Шепелев с калужским ополчением, шестью орудиями и тремя
казачьими полками - в Рославле.
Отряд графа Орлова-Денисова был на марше от Вязьмы чрез Колпитку и Волочок
к Соловьевой переправе. Партия моя - вслед за оной на марше из Гаврюкова
чрез Богородицкое и Дубовище к Смоленску.
Отряд графа Ожаровского от Юхнова и Знаменского - на марше чрез Балтутино в
Вердебяки. Партии Фигнера и Сеславина - от Вязьмы к Смоленску, вслед за
моею партией, но ближе к главным колоннам неприятельской армии. Отряд
атамана Платова - вслед за арьергардом неприятеля, около Семлева.
Отряд генерала Кутузова [41] - между Гжатью и Сычевкой, в направлении к
Николе-Погорелову и к Духовщине. По тому же направлению, но ближе к
неприятелю, - партия Ефимова.
Пока покушался я занять большую дорогу у села Рыбков и производил поиск на
Славково, граф Орлов-Денисов опередил меня, так что едва усиленными
переходами я мог достичь его 25-го числа в селе Богородицком и то уже в
минуту выступления его к Соловьевой переправе. Оставя мою партию на марше,
я явился к графу с рапортом. Он меня принял хотя и ласково, но при всем том
весьма приметно было, сколь тревожил его вид подполковника, ускользнувшего
от владычества генерал-адъютанта и пользовавшегося одинакими с ними
правами. Дабы хотя на время исправить противоестественное положение сие, он
пригласил меня идти вместе с ним к Соловьевой переправе, предсказывая и
обещая мне, если я не последую за ним, несчастные успехи. Но я, помня
лесистые места около Соловьева и быв убежден в бесполезности сего поиска,
отказался, представив ему полученное мною повеление идти к Смоленску. К
тому же, прибавил я, изнурение лошадей принуждает меня дать отдых моей
партии, по крайней мере часа на четыре. На сие граф, усмехнувшись, сказал:
'Желаю вам спокойно отдыхать!' - и поскакал к своему отряду, который уже
вытягивался по дороге.
Я расчел верно. Покушение графа Орлова-Денисова не принесло ожидаемой им
пользы, и он принужденным нашелся обратиться к прежнему пути своему. Если б
партия моя была сильнее, дорого бы он заплатил за свою усмешку и долго бы
помнил залет свой к Соловьеву, ибо в продолжение сего времени я открыл
отряд генерала Ожеро в Ляхове и смог бы сделать один то, что сделал под
командою графа. 26-го, на марше к Дубовищам, я приметил, что авангард мой
бросился в погоню за конными французами. Вечернее время и туманная погода
не позволили ясно рассмотреть числа неприятеля, почему я, стянув полки,
велел взять дротики наперевес и пошел рысью вслед за авангардом. Но едва
вступил в маленькую деревушку, которой я забыл имя, как увидел несколько
авангардных казаков моих, ведущих ко мне лейб-жандармов французских
(Gendarmes d'elite). Они объявили мне о корпусе Бараге-Дильера,
расположенном между Смоленском и Ельнею, и требовали свободы, поставляя на
вид, что дело их не сражаться, а сохранять порядок в армии. Я отвечал им:
'Вы вооружены, вы французы, и вы в России; следовательно, молчите и
повинуйтесь!'
Обезоружа их, я приставил к ним стражу и приказал при первом удобном случае
отослать их в главную квартиру; а так как уже было поздно, то мы расставили
посты и остановились на ночлег.
Спустя час времени соединились со мною Сеславин и Фигнер [41] .
Я уже давно слышал о варварстве сего последнего, но не мог верить, чтобы
оно простиралось до убийства врагов безоружных, особенно в такое время,
когда обстоятельства отечества стали исправляться и, казалось, никакое
низкое чувство, еще менее мщение, не имело места в сердцах, исполненных
сильнейшею и совершеннейшею радостью! Но едва он узнал о моих пленных, как
бросился просить меня, чтобы я позволил растерзать их каким-то новым
казакам его, которые, как говорил он, еще не натравлены. Не могу выразить,
что почувствовал я при противуположности слов сих с красивыми чертами лица
Фигнера и взором его - добрым и приятным! Но когда вспомнил превосходные
военные дарования его, отважность, предприимчивость, деятельность - все
качества, составляющие необыкновенного воина, - я с сожалением сказал ему:
'Не лишай меня, Александр Самойлович, заблуждения. Оставь меня думать, что
великодушие есть душа твоих дарований; без него они - вред, а не польза, а
как русскому, мне бы хотелось, чтобы у нас полезных людей было побольше'.
Он на это сказал мне: 'Разве ты не расстреливаешь?' - 'Да, - говорил я, -
расстрелял двух изменников отечеству, из коих один был грабитель храма
божия'. - 'Ты, верно, расстреливал и пленных?' - 'Боже меня сохрани! Хоть
вели тайно разведать у казаков моих'. - 'Ну, так походим вместе, - он
отвечал мне, - тогда ты покинешь все предрассудки'. - 'Если солдатская
честь и сострадание к несчастию - предрассудки, то их предпочитаю твоему
рассудку! Послушай, Александр Самойлович, - продолжал я. - Я прощаю
смертоубийству, коему причина - заблуждение сердца огненного; возмездие
души, гордой за презрение, оказанное ей некогда спесивой ничтожностию;
лишняя страсть к благу общему, часто вредная, но очаровательная в
великодушии своем! И пока вижу в человеке возвышенность чувств, увлекающих
его на подвиги отважные, безрассудные и даже бесчеловечные, - я подам руку
сему благородному чудовищу и готов делить с ним мнение людей, хотя бы чести
его приговор написан был в сердцах всего человечества! Но презираю убийцу
по расчетам или по врожденной склонности к разрушению'.
Мы замолчали. Однако, опасаясь, чтобы он не велел похитить ночью пленных
