порядок. Ермолов приказал храброму полковнику Никитину (ныне генерал от
кавалерии) взять с собой три конные роты и не терять его из виду, когда он
отправится во 2-ю армию. Бывший начальник артиллерии 1-й армии граф
Кутайсов решился сопровождать его, несмотря на все представления Ермолова,
говорившего ему: 'Ты всегда бросаешься туда, куда тебе не следует, давно ли
тебе был выговор от главнокомандующего за то, что тебя нигде отыскать не
могли. Я еду во 2-ю армию, мне совершенно незнакомую, приказывать там
именем .главнокомандующего, а ты что там делать будешь?' Они следовали
полем, как вдруг заметили вправо на редуте Раевского большое смятение:
редутом овладели французы, которые, не найдя на нем зарядов, не могли
обратить противу нас взятых орудий: Ермолов рассудил весьма основательно:
вместо того чтобы ехать во 2-ю армию, где ему, может быть, с незнакомыми
войсками не удастся исправить ход дела, не лучше ли восстановить здесь
сражение и выбить неприятеля из редута, господствующего над всем полем
сражения и справедливо названного Беннигсеном ключом позиции. Он потому
приказал Никитину поворотить вправо к редуту, где они уже не нашли
Паскевича, а простреленного полковника 26-й дивизии Савоини с разнородной
массой войск. Приказав ударить сбор, Ермолов мужественно повел их на редут.
Найдя здесь баталион Уфимского полка, последний с края 1-й армии, Ермолов
приказал ему идти в атаку развернутым фронтом, чтобы линия казалась длиннее
и ей легче было бы захватить большее число бегущих. Для большего
воодушевления войск Ермолов стал бросать по направлению к редуту
Георгиевские кресты, случайно находившиеся у него в кармане; вся свита
Барклая мужественно пристроилась к ним, и в четверть часа редут был взят.
Наши сбрасывали с вала вместе с неприятелем и пушки; пощады не было никому;
взят был в плен один генерал Бонами, получивший двенадцать ран (этот
генерал жил после долго в Орле; полюбив весьма Ермолова, он дал ему письмо
в южную Францию к своему семейству, которое он просил посетить. При
получении известий о победах французов раны его закрывались, и он был добр
и спокоен, при малейшем известии о неудачах их - раны раскрывались, и он
приходил в ярость).
Так как вся масса наших войск не могла взойти на редут, многие в пылу
преследования, устремившись по глубокому оврагу, покрытому лесом и
находящемуся впереди, были встречены войсками Нея. Ермолов приказал
кавалерии, заскакав вперед, гнать наших обратно на редут. Мужественный и
хладнокровный до невероятия, Барклай, на высоком челе которого изображалась
глубокая скорбь, прибыв лично сюда, подкреплял Ермолова войсками и
артиллерией. В это время исчез граф Кутайсов, который был убит близ редута;
одна лошадь его возвратилась. Один офицер, не будучи в состоянии вынести
тела, снял с него знак св. Георгия 3-го класса и золотую саблю. (Этот
молодой генерал, будучи полковником гвардии [в] пятнадцать лет и генералом
- [в] двадцать четыре года, был одарен блистательными и разнообразными
способностями. Проведя вечер 25-го августа с Ермоловым и Кикиным, он был
поражен словами Ермолова, случайно сказавшего ему: 'Мне кажется, что завтра
тебя убьют'. Будучи чрезвычайно впечатлителен от природы, ему в этих словах
неизвестно почему послышался голос судьбы.) Ермолов оставался на редуте
около трех часов, пока усилившаяся боль, вследствие сильной контузии
картечью в шею, не вынудила его удалиться.
Барклай написал Кутузову следующий рапорт о Бородинском сражении: 'Вскоре
после овладения неприятелем всеми укреплениями левого фланга сделал он, под
прикрытием сильнейшей канонады и перекрестного огня многочисленной его
артиллерии, атаку на центральную батарею, прикрываемую 26-ю дивизией. Ему
удалось оную взять и опрокинуть вышесказанную дивизию; но начальник
главного штаба генерал-майор Ермолов с свойственною ему решительностью,
