— Почему, слушаю. Вам дали третье место.
— Ну, да, из-за той заразы. Ну откуда я знала, что она член комиссии?
Тем временем она взяла мою руку и положила ее себе… ну, в общем, на ней даже не было трусиков.
Я подумал — какого черта, она сама хочет! И тут луч света ударил мне по глазам.
— Оп-па! — сказала Лиля.
Камни на песке отбрасывали синие движущиеся тени, и среди этих теней стояли две фигуры с автоматами.
— И что это мы делаем в пограничной зоне после десяти вечера? — лениво спросил один.
— Понятно, что, — сказала Лиля и одернула платье.
— Тоже мне, нашли место, — кисло сказал пограничник. — Ну пошли, что ли?
— Мы ничего не нарушали, сержант, — оправдывался я. — Мы только…
Пограничник тем временем разглядывал мой паспорт.
— Караванов Альберт Викторович, — сказал он, — понятно. А вам известно, что пребывание после десяти в пограничной зоне карается пятнадцатью сутками исправительно-трудовых работ?
— С каких это пор?
— Согласно указу семьдесят семь бэ. Так что пошли, гражданин Караванов Альберт Викторович.
Его напарник что-то сказал ему на ухо. Тот кивнул. Потом подтолкнул меня в бок стволом автомата.
— Двигай.
Его напарник и Лиля продолжали стоять на песке. Мне показалось, он положил руку ей на бедро.
— Почему вы… Послушайте, либо я пойду вместе с девушкой, либо…
— Какая девушка? — лениво сказал пограничник. — Не было никакой девушки. Двигай, гад, а то пристрелю. При попытке к бегству.
Прожектор чертил в небе светящимся пальцем огненную дугу. Она обежала горизонт, тронула холодным пламенем кромку воды, по песку вновь побежали тени. Я оглянулся. Там, сзади, на берегу уже никого не было.
На миг я увидел дирижабль. Он висел в темном небе, точно разбухшая мертвая рыба.
— Значит, нарушаем, — сказал комендант. — Прописка временная, от военной службы уклоняемся и еще нарушаем…
— Я не уклоняюсь. Я освобожден.
— Согласно последнему постановлению Минобороны — нет. Пятнадцатью сутками вы не отделаетесь, гражданин Караванов. Вы дезертир.
— Послушайте, я…
В комендатуре было сумрачно, одинокая лампочка под проволочной сеткой горела вполнакала, вокруг нее чертила круги ночница. На стене висел выцветший плакат «Действия гражданского населения при атаке с воздуха». На нем смутно угадывалось серое брюхо гигантского цеппелина.
Второй человек, сидевший за столом, склонился и что-то сказал коменданту на ухо.
Тот недовольно бросил мой паспорт на стол.
— Раз так, — сказал он, — ну, ладно.
— Пойдемте, Альберт Викторович, — тот, второй, поднялся.
— Куда?
— На вашем месте, — сказал тот строго, — я бы задавал поменьше вопросов.
Солдат у двери отодвинулся, пропуская нас, и козырнул — не мне, понятное дело.
У этого майора фамилия была Сергеев.
— Я ожидал от вас большей сознательности, — укоризненно сказал он. — Вы в курсе, какая сейчас напряженная международная обстановка? Что сейчас в Монголии творится, знаете? А вы не хотите нам помочь в таком ответственном деле…
— В каком деле?
— Вот, — сказал майор, протягивая книжку в газетной обертке. — Дадите завтра этому вашему…
— Зачем?
— Пускай почитает. Вы же обещали ему литературу подобрать, разве нет?
Все подстроено, подумал я, подстроено с самого начала. Ну да, они же не могут заставить его читать насильно!
— А если он не захочет?
— Захочет.
— Откуда вы знаете?
— Ну, вы же с ним вроде подружились. Вот вы его и уговорите… Всего неделя, подумал я, мне нужна всего неделя. Черт с ними, с тренировками — только бы прогрелась вода!
— Ладно, — сказал я.
И как они не боятся? Ведь может же он, в принципе, начитать что-то такое, отчего они исчезнут навсегда и больше не вернутся…
— Вот и хорошо. Сейчас вас проводят по месту жительства…
— Я сам дойду.
— Я же сказал, — веско уронил майор. — Проводят. По месту. Жительства.
И я понял, что никуда мне от них не деться.
Затрепанная книжка в газетной обертке оказалась всего-навсего «Тарасом Бульбой».
Он рассеянно пролистал ее и сказал:
— Вы уверены, что с этим стоит работать?
Я сказал:
— А как же.
Неделя, думал я как заведенный, всего неделя. А там пускай делают, что хотят.
Пиво сегодня было какое-то мерзкое. Кислое, словно разбавленное.
— Я бы не хотел читать Гоголя, — уперся он, — вы понимаете… Он такой яркий писатель… в смысле живописный… а тут сплошные детали. Подробности. И вообще — зачем он вам? Все-таки он был странный человек, Гоголь. Давайте, я лучше что-нибудь другое.
Я понятия не имел, зачем им понадобился «Тарас Бульба». Должно быть, в неведомом мне почтовом ящике неведомые аналитики просчитали что-то очень важное и судьбоносное…
На всякий случай я сказал:
— Я, конечно, историк недоучившийся, но… Помните, я вам говорил — тот кружок. Его вел профессор Литвинов…
— Тот самый? — он слегка оживился.
— Ну да, — согласился я.
Неделя, не больше.
Он сказал:
— Надеюсь, вы знаете, что делаете!
Утром я проплыл на двести метров больше. Вода была двадцать градусов. Это в семь утра — к первому замеру. А значит…
Покровский так и не появился; я подумал, это к лучшему. Я не мог смотреть ему в глаза.
Интересно все-таки, что он сделал с Тарасом Бульбой?
Сегодня была получка — очень кстати, потому что заначка моя совсем опустела. Правда, норму урезали, и талонов на сахар не выдали совсем. Сказали, в следующем квартале. Те, которые на табак, я тут же у входа сменял на продуктовые и почти на все закупил шоколад и изюм. А стакан чищеных орехов я всего за сто рублей купил на базаре по дороге домой.
