никакой личной жизни. Он сам по себе сделал то же открытие, что и некогда спартанцы.
А также именно тогда, когда Рим уже стал первым в мире городом с миллионным населением, укрепились восточные мистические культы с присущими им аскезой и членовредительством. Ты присоединялся к процессии в честь Кибелы, выхватывал у жреца нож и отрезал себе яйца, потом бегал, размахивая ими, по улицам, а когда находил дом с отрытой дверью, бросал их через порог. Тебе давали женское платье, и ты сам становился жрецом. Задумайтесь, как же людям давили на психику, если то и дело кто-то решал, что это самый легкий выход!
«Вы невежественный идиот» Чада С. Муллигана
РЕЖИССЕРСКИЙ СЦЕНАРИЙ (2)
МЕРТВАЯ РУКА ПРОШЛОГО
Норман вышел из лифта, готовый обрушить на любого редкий, но всегда рассчитанный приступ гнева, под натиском которого виновато съеживались его подчиненные. Он еще не успел толком оценить ситуацию в бункере Салма-нассара, как носком ботинка поддел что-то на полу.
Он опустил глаза.
Это была человеческая рука, отрубленная у запястья.
«А вот мой дедуля с материнской стороны, – говорил Эвальд Хаус, – был однорукий».
В шесть лет Норман смотрел на прадеда круглыми глазами, не понимая всего, что рассказывает ему старик, но чувствуя, что это очень важно, так же важно, как не мочиться в кровать и не водить дружбу с сыном Кертиса Смита, мальчишкой его возраста, но белым.
«Не как сегодня лазерами чистенько и аккуратненько делают, – говорил Эвальд Хаус. – Не на операционном столе. Он родился рабом, понимаешь, и…
Понимаешь, он был левша. И он… он поднял кулак гнева на своего масса. Навалял ему в ручье так, что уши в коленки уперлись. Тогда масса позвал пяток ребят с плантации, и те приковали его к пню, какой был у них посреди сорокаакрового поля, потом сходил за пилой и…
И отпилил ему руку. Вот здесь примерно». Старик коснулся собственной высохшей, как чубук, трубки, руки дюйма на три ниже локтя.
«А что он мог поделать. Он же рабом родился».
Но теперь внимательно и совершенно спокойно Норман оглядел зал. Увидел стонущего и корчащегося на полу владельца руки, который, зажимая запястье, пытался в тумане дикой боли отыскать точки, надавив на которые можно остановить хлещущую из вен кровь. Увидел разбитый пульт ввода, фрагменты которого хрустели под ногами запаниковавших, потерявших голову сотрудников. Увидел огонь в глазах мертвенно- бледной белой девицы, которая, дыша как при оргазме, отмахивалась окровавленным топором от наступающих на нее техников.
Еще он увидел больше сотни идиотов на балконе.
Не обращая внимания на происходящее посреди зала, он прошел к панели в боковой стене бункера. Два поворота задвижек, и – хлоп – она отвалилась, открыв переплетение надежно изолированных шлангов и трубок, запутанных, как хвосты Крысиного Короля[9].
Вытащив вентиль квадранта, он резким движением – чтобы его не обожгло холодом – ударил по механизму ребром ладони, высвободив тем самым шланг. Прижав его к себе локтем, он потянул еще – так можно вытащить кусок побольше. Пусть не очень большой, но для его целей запаса длины вполне хватит.
Подходя ближе, он не отрывал глаз от девушки.
Божья дщерь. Зовут ее, вероятно, Доркас или Табита, а может, Марта. Думает об убийстве. Думает о том, как бы тут все разнести. Типично христианская реакция.
«Вы своего Пророка убили. Наш дожил в почете до глубокой старости. Вы своего убьете снова и сделаете это с радостью. Если бы наш вернулся, я поговорил бы с ним как с Другом».
В шести футах от герлы он остановился, шланг шуршал по полу точно чешуя чудовищной змеи. Встревоженная появлением этого чернокожего человека с холодным мертвым взглядом, она помедлила, занесла было топор, а потом передумала и как будто решила: это, наверное, отвлекающий маневр, ловушка.
Герла дико оглянулась по сторонам, ожидая увидеть того, кто приготовился напасть на нее с тыла. Но сотрудники распознали, что подтянул Норман, и украдкой отодвинулись подальше.
«А что он мог поделать… »
Рывком сдернув клапан на конце шланга, Норман отпустил его на счет «три».
Раздалось шипение, полетел снег, и что-то покрыло белым льдом и топор, и сжимающие его пальцы, запястье и саму руку за ним. Потянулось бесконечное мгновение, в которое ничего не происходило.
А потом под весом топора кисть отломилась от руки.
– Жидкий гелий, – пояснил для зрителей Норман и с лязгом уронил шланг на пол. – Окуните в него палец, и он отломится, как сучок. Мой вам совет – не пробуйте. И тому, что говорят о Терезе, тоже не верьте.
Он не взглянул на упавшую на колени девушку – потеряла сознание или, вероятно, уже мертва от шока, – а смотрел только на заиндевевшую кисть, еще сжимающую рукоять топора. Должен же он хоть что- то почувствовать, хотя бы гордость тем, как быстро нашел решение. Ничего. Его сердце и разум словно замерзли так же, как этот бессмысленный предмет на полу.
Повернувшись на каблуках, он вернулся к лифту с ужасным разочарованием в душе.
Цинк придвинулся ближе к Жеру.
– Ну и ну! – выдохнул он. – Не зря пришли, а? Пойдем, зададим вечером местным жару, поднимем китовое дерьмо с самого дня океана. Во наширялся чувак, аж меня зацепило!
– Нет, – отозвался Жер, не спуская глаз с двери, за которой скрылся крутой. – Только не в этом городе. Не нравится мне, как у них тут наводят порядок.
В ГУЩЕ СОБЫТИЙ (2)
МЯГКАЯ КЛЕТКА
«Уже более десяти лет фонды Нью-Йоркской публичной библиотеки находятся на самом деле вовсе не в Нью-Йорке. Их истинное местонахождение засекречено, но это не сократило, а наоборот, скорее расширило возможности доступа пользователям».
Самая многогранная копировальная, когда-либо существовавшая множительная система – это «Полнографика Кодак». Переверните лист, разрежьте по указанным линиям обычными ножницами, разберите фрагменты числом не более 24 – и на каждом из них окажется до 98% информации оригинала!
В данный момент Доналд Хоган был одним из 1235 читателей, любой из которых или все разом в каждый данный момент могли просматривать ту же книгу или журнал, что и он. Однако было крайне маловероятным, чтобы кто-то читал два идентичных текста в той же последовательности, что и он. Его поисковые параметры были зашифрованы, и в качестве дополнительной меры предосторожности он носил при себе расшифровку на якатангском – трудном и непопулярном языке, схожим с японским в том, что сочетал хаос китайских иероглифов с двумя полными слоговыми азбуками, и отличным от него тем, что не развился естественно, как японская катакана. Нет, это был ублюдочный отпрыск арабского письма,
