– А вы?
– Я тоже испугался. Она ведь знала дорогу до фермы. У Роджера потом могли возникнуть нешуточные неприятности. Я попытался успокоить ее, все объяснить, но она не слушала. Стала рваться наружу и… не оставила мне выбора. Я затолкал ее обратно в ванну и держал под водой до тех пор, пока она не обмякла.
Боже…
– Что было потом?
– Я закончил картину. – Уитон вновь взял в руки кисть и вернулся к работе. – На лице ее были написаны покой и счастье. А вы бы видели, какой у нее был затравленный взгляд, когда она голосовала на дороге. Вот… так она стала первой «спящей женщиной».
Семьдесят восьмой… Тогда я только закончила восемь классов. А Роджер Уитон в том же году утопил в ванне бродяжку-хиппи и встал на путь, который спустя много лет привел его к Джейн…
– Что вы сделали с ее телом?
– Похоронил на поляне.
Ну конечно… где же еще…
– Следующего раза пришлось ждать целый год. Она была бездомной. С ней все прошло легко. И потом, к тому времени я уже четко знал, чего хотел.
– А откуда взялся Конрад Хофман?
– Мы познакомились в восьмидесятом. У Роджера была персональная выставка в Нью-Йорке, и Хофман туда случайно забрел. Он увидел в «полянах» то, чего не замечал никто другой. Он увидел там меня. В Хофмане тоже что-то такое было… Он был молод, опасен, и в нем чувствовалась харизма. В конце дня он задержался на выставке дольше остальных, и мы пошли с ним в кофейню. Он не увивался вокруг Роджера, как вы могли бы подумать. Он почуял силу, исходившую от картин. Пусть будет – темную силу. И тогда под влиянием момента я сделал то, чего не собирался делать…
– Вы показали ему своих «Спящих женщин».
– Да. Тогда еще не было никакой серии. Две картины – вот и все, чем я располагал. Вы бы видели его лицо! Он сразу догадался, что мне позировали мертвые женщины. Уж он-то в отличие от большинства так называемых ценителей искусства повидал их на своем веку немало. А когда он оторвал от моих картин взгляд, я явил ему свое настоящее лицо. Я сбросил маску.
«Ты и со мной так же поступил после того, как вырубил Олдриджа…»
– И что Хофман?
– Он угадал таившуюся во мне могучую силу и преклонил перед ней колени.
– А вы?
– Я овладел им!
– Что?
– Да, да, овладел. Я не Роджер, который привык к одной позиции – лицом вниз с закушенным от боли пальцем. Конрад оценил мой гений и захотел прикоснуться к нему, вкусить от него. И я сделал это. – Заметив потрясение на моем лице, Уитон добавил: – Хофман был бисексуалом. Он признался мне в этом в кофейне. Тюрьма сделала его таким.
– И после этого он стал вам помогать?
Уитон продолжал работать быстро и методично, но мысли его были далеко от картины.
– Конрад поставлял мне моделей, подсыпал им в питье всякую всячину – словом, делал так, чтобы они вели себя спокойно и не мешали мне работать. Инсулин тоже он придумал. Что там говорить, Хофман брал на себя всю грязную работу.
– Но и насиловал женщин в награду за труды.
Уитон окаменел.
– Да, судя по всему, так оно и было. Впрочем, вряд ли они были в сознании в тот момент, чтобы испытывать серьезные неудобства.
Слава Богу, если они были без сознания…
– А почему вы в конце концов остановились?
– Конрад повздорил с кем-то и убил в драке. Ему дали пятнадцать лет. Он просил меня не действовать в одиночку, но я… не вполне владел собой. Как-то я попробовал похитить одну девушку. Но она быстро почуяла неладное и оказала яростное сопротивление. Я чудом тогда не попался в руки полиции. И после этого вынужден был остановиться. Конрад много чего рассказывал мне о тюремной жизни. Я не мог себе представить, что когда-нибудь окажусь там. Как если бы мне выпало вновь вернуться к отцу и братьям.
– И тогда вы сильнее проявили свою индивидуальность в «полянах» Роджера, не так ли? Именно тогда они стали более абстрактными.
– Да. И чем больше сердца я вкладывал в них, тем популярнее становился Роджер. Но мне не это было нужно! Я хотел, чтобы мир оценил мои собственные идеи! Не преломленные убогим сознанием двойника-неудачника.
– Поэтому спустя пятнадцать лет вы возобновили серию…
– Нет, – покачал он головой. – Я возобновил ее по другой причине. Роджер подцепил смертельную болезнь, и я понял, что мне необходимо сделать максимум возможного за оставшееся время.
– Хофмана к тому времени уже выпустили на свободу? И вы снова работали вместе?
– Роджеру поставили тот страшный диагноз, а спустя ровно полгода Хофмана выпустили за ворота тюрьмы. К тому времени я уже перебрался в Новый Орлеан. Предложение Туланского университета было ничем не лучше всех остальных. Просто меня с детства не оставляла мечта разыскать настоящего отца. Или хотя бы его могилу.
– Разыскали?
– Нет, ничего не вышло. Но ко мне приехал Конрад, и мы с ним возобновили сотрудничество.
– А зачем вы решились продавать свои картины? Ведь это было рискованно. Разве вам не хватало денег Роджера? Его славы?
– Деньги и слава были у Роджера, не у меня. – Он вновь развел краски и продолжил работу. – Но лишь когда коллекционеры увидели «Спящих женщин», они оценили истинный талант.
– Особенно Марсель де Бек?
– Он был одним из многих.
– Вы хорошо его знали?
– Мне лишь известно, что он купил несколько картин. Это все.
Удивительно, но я ему поверила. Как же тогда объяснить несомненную связь между де Беком, Вингейтом и Хофманом? Неужели эта троица попросту пользовалась психически больным художником, играя на его извращенной философии?..
– Что вы собираетесь делать?
– Теперь?
– Да.
– Я уеду отсюда. Поживу только для себя. Открыто. Без Роджера. Деньги, как вы понимаете, для меня не проблема. А скрыться от закона мне помогут документы, которые Конрад заготовил на всякий случай. Разные – выбирай на вкус.
– Вы будете по-прежнему писать картины?
– Если вы о «Спящих» – вряд ли. Только если это покажется мне необходимым. Честно говоря, не думаю.
– А что вы собираетесь делать со мной?
– Собираюсь подарить вам то, в чем вы нуждаетесь больше всего, – воссоединить вас с сестрой.
Я невольно зажмурилась.
– А где моя сестра?
– Близко.
– Как близко?
– Ближе, чем вы думаете, – хмыкнул Уитон.
Я вспомнила наш первый разговор с Джоном, когда он сказал, что уровень воды в Новом Орлеане
