ярдов нет.
- Возможно, придется остановить все движение, если... - Питер помолчал... - вернее, когда начнутся осложнения.
- Хорошо, сэр.
- А тем временем продолжайте действовать, как сейчас. - Питер поднял бинокль и снова очень тщательно осмотрел огромный 'боинг'.
Он стоял отдельно, молчаливый и внешне безлюдный. Яркая веселая раскраска придавала ему праздничный вид. Красные, синие и белые полосы ярко сверкали на солнце высокого вельда. Самолет стоял боком к башне, и все его иллюминаторы и двери были закрыты.
Питер медленно прошелся взглядом по длинному ряду перплексовых иллюминаторов вдоль всего фюзеляжа, но на каждом была опущена темная штора, и круглые окна стали похожи на глаза мертвого насекомого.
Питер перевел взгляд чуть выше - на ветровой щит и боковые окна рубки. Они были завешены одеялами изнутри, не давая возможности увидеть ни экипаж, ни похитителей - и не давая возможности выстрелить в рубку, хотя расстояние от ближайшего угла аэровокзала не больше четырехсот ярдов. С новыми оптическими прицелами опытные снайперы 'Тора' на таком расстоянии могли послать пулю на выбор в любой глаз человека.
По бетону рулевочной дорожки извивался тонкий черный электрический кабель, соединявший самолет с источником электроэнергии - длинная уязвимая пуповина. Питер задумчиво рассматривал кабель, потом посмотрел на четыре броневика. Озабоченно слегка наморщил лоб.
- Полковник, пожалуйста, отзовите эти машины. - Он пытался не говорить раздраженно. - С задраенными башнями там ваши экипажи поджариваются, как рождественские гуси.
- Генерал, я считаю своим долгом... - начал Бунзейер, и Питер опустил бинокль и улыбнулся. Очаровательная дружеская улыбка застала полковника врасплох: до сих пор лицо Питера оставалось строгим и неулыбчивым. Но глаза его не улыбались, они ослепительно сверкали на его жестком лице.
- Я хочу как можно больше разрядить атмосферу. - Небходимость объяснять раздражала Питера, но он продолжал улыбаться. - Тот, на кого нацелены четыре пушки, более склонен к жестоким решениям и может сам спустить курок. Можете держать их поблизости на всякий случай, но уберите их из виду, и пусть ваши люди отдыхают.
С недовольным видом полковник передал приказ по уоки-токи, висевшему у него на поясе, и броневики тут же ожили и медленно скрылись за линией ангаров. Питер без всяких угрызений совести продолжал:
- Сколько людей вы развернули? - Он указал на ряд солдат вдоль наблюдательного балкона, а потом на головы у ангаров, заметные на голубом фоне африканского неба.
- Двести тридцать человек.
- Уберите их, - приказал Питер, - и пусть находящиеся в самолете увидят, что они уходят.
- Всех? - недоверчиво.
- Всех, - подтвердил Питер, и улыбка его стала волчьей, - и побыстрее, полковник.
Тот учился быстро, он сразу же поднес уоки-токи ко рту. Несколько минут солдаты на балконе строились, потом строем ушли. Над парапетом отчетливо видны были их стальные шлемы и стволы оружия, все это должны были увидеть в 'боинге'.
- Вы обращаетесь с этими людьми, с этими животными... - в голосе полковника звучал подавленный гнев, - ...слишком мягко...
Питер прекрасно знал, что его ожидает.
- Если вы будете продолжать размахивать пистолетом у них перед носом, полковник, они все время будут настороже. Пусть немного успокоятся, расслабятся, почувствуют себя уверенней. - Он говорил, не опуская бинокль. Солдатским взглядом подбирал позиции для своих четверых снайперов. Маловероятно, чтобы их можно было использовать - им для этого нужно одновременно уложить всех противников, - но можно по дренажной канаве подобраться вот к той небольшой постройке, где размещается один из радаров и маяки срочной посадки. Постройка находится в тылу противника. Вряд ли похитители ожидают огня с этого направления. Пункт за пунктом Питер рассматривал диспозицию, записывал наблюдения в небольшой переплетенный в кожу блокнот, разглядывал крупномасштабную карту аэропорта, рассчитывал градиенты и углы полей обстрела, подыскивал укрытия, определял 'время достижения цели', если боевая группа выйдет из ближайшего укрытия; пытался найти новые решения, перехитрить врага, по-прежнему безликого и потому бесконечно грозного.
Потребовался час напряженной работы, прежде чем он почувствовал удовлетворение. Теперь он может сообщить свое решение Колину Ноблу, приближающемуся на борту 'Геркулеса', и через четыре минуты после того, как шасси самолета коснется земли, все его люди, с их разнообразными талантами и мастерством, займут нужные позиции.
Питер оторвался от карты и сунул блокнот в нагрудный карман. Снова внимательно оглядел в бинокль молчаливый, с закрытыми иллюминаторами самолет - но на этот раз позволили себе роскошь эмоций.
Он почувствовал, как из самых глубин его души поднимаются гнев и ненависть, как быстрее бежит кровь и напрягаются мышцы живота и бедер.
Снова перед ними многоглавое чудовище. Оно скорчилось в засаде, ждет его, как не раз уже бывало в прошлом.
Он неожиданно вспомнил осколки стекла, покрывавшие булыжники улиц Белфаста, они сверкали, как алмазы, в свете дуговых ламп; вспомнил густой запах взрывчатки и крови.
Вспомнил тело молодой женщины, лежащей в кювете перед развороченными внутренностями фешенебельного лондонского ресторана. Взрыв раздел ее прекрасное юное тело, оставив на нем только обрывки кружевного французского белья.
Он вспомнил запах семьи: отец, мать, трое маленьких детей, сгоревшей в своей машине, тела их потемнели и корчились в пламени, словно в жутком медленном балете. С этого дня Питер не мог есть жареную свинину.
Вспомнил испуганные глаза ребенка, глядящие сквозь кровавую маску; рядом с девочкой ее оторванная рука, и бледные пальцы еще сжимают маленькую грязную тряпичную куклу.
В его памяти мелькали эти разрозненные картины, питая ненавистью, пока она не заполнила его всего, она жгла глаза, и ему пришлось опустить бинокль и вытереть глаза тыльной стороной ладони.
Это тот самый враг, с которым он уже встречался, но инстинкт предупреждал его, что с последней встречи враг стал сильнее, он потерял последние остатки сходства с человеком. Питер старался сдержать свою ненависть, чтобы она не помешала ему рассуждать здраво; он знал, что впереди трудные часы и дни. Но ненависть была слишком сильна, и слишком долго он ее сдерживал.
Он услышал в этой ненависти вражеский голос; из ненависти происходит искаженная философия и чудовищные действия врага; опуститься до ненависти значит опуститься на дочеловеческий уровень. Но ненависть не уступала.
Питер Страйд ясно сознавал, что это ненависть не только к ужасной смерти и искалеченным телам, которые он видел в прошлом. Скорее она направлена на угрозу, которую представляет враг для всего общества, для цивилизованных порядков и законов. Если этому злу позволить восторжествовать, законы в будущем будут придумывать революционеры с диким взглядом и с пистолетом в кулаке, миром станут править разрушители, а не строители, и Питер Страйд ненавидел такую возможность еще больше, чем кровь и насилие, и ненависть его была ненавистью солдата. Ибо только солдат знает, что такое ужасы войны.
Солдатский инстинкт призывал его немедленно выступить и уничтожить врага, но ученый и философ в нем предупреждал, что еще не время, и огромным усилием воли он сдержал свой инстинкт бойца.
В то же время он понимал, что именно ради такого момента, ради этой непосредственной встречи со злом он поставил под угрозу всю свою карьеру.
Когда ему не дали возглавить 'Атлас' и вместо него назначили политика, Питеру следовало бы отклонить назначение на меньшую должность в 'Атласе'. Перед ним открывались другие возможности, но он предпочел остаться со своим проектом - и надеялся, что никто не почувствовал глубину его негодования. Бог свидетель, у Кингстона Паркера не было с тех пор оснований жаловаться. Никто в 'Атласе' не работал
