Аритч не принял этого аргумента.
– Консент, во всех своих частях, сохранил долгую историю научных исследований бихевиоральных и медицинских вопросов, в которых люди являлись заключительной опытной средой.
Маккай дополнил:
– И первый вопрос, возникающий, когда вы предлагаете такой эксперимент, звучит: «Насколько велик риск для его участников?».
– Но, дорогой мой Легум, осведомленное согласие подразумевает, что экспериментатор знает возможные последствия и может описать их тестируемым субъектам. Я спрашиваю тебя: как это может быть, если эксперимент заходит за границы уже известного? Как можно описать последствия, которые нельзя предвидеть?
– Вы предоставляете на рассмотрение ваше предложение нескольким экспертам в данной области, – сказал Маккай. – Они взвешивают предлагаемый эксперимент относительно ценности, которую будет иметь новое знание.
– Да. Мы отдаем наше предложение в руки коллег – исследователей, в руки людей, у которых смысл жизни, сама личность пронизана верой, что они могут улучшить большинство чувствующих существ. Скажи мне, Легум: много ли предложений об экспериментах отвергли комиссии, составленные из таких людей?
Маккай заметил, к чему склоняется их спор. Он ответил, тщательно взвесив свои слова.
– Они отклоняют очень немногие предложения, это правда. Тем не менее, вы не представили свой досадийский протокол для внешнего рассмотрения. Что же заставило вас сохранять его в секрете от своих собственных людей и от чужаков?
– Мы боялись за судьбу нашего предложения, если оно подвергнется резкой критике других сенсов.
– А говачинская общественность одобрила ваш проект?
– Нет. Но мы знали, что одобрение общественности не дает гарантии против опасности эксперимента.
– Оказался ли досадийский эксперимент опасным?
Аритч молчал, и, наконец, сделав несколько глубоких вдохов, ответил:
– Он оказался опасным.
– Для кого?
– Для всех.
Это был неожиданный ответ, и он добавлял новое измерение к поведению Аритча. Маккай решил удостовериться в этом и проверить это открытие.
– Значит, досадийский проект был одобрен меньшинством Говачинов, меньшинством, которое согласно было с опасным соотношением риска и полезности.
– Маккай, ты обладаешь манерой излагать факты, предполагающей определенную степень вины.
– Однако большинство Консента может согласиться с моим изложением фактов?
– Если они узнают об этом.
– Я понимаю. Допустим пойдя на определенный риск, какую же будущую пользу вы надеялись получить?
Аритч издал грудной звук.
– Легум, уверяю тебя, что мы работали только с добровольцами, и набирали их только среди людей и Говачинов.
– Ты уклоняешься от ответа на мой вопрос.
– Я просто откладываю ответ на него.
– Тогда скажи мне, объяснили ли вы своим добровольцам, что у них есть выбор, что они могут сказать «нет»? Объяснили ли вы им, что они могут подвергнуться опасности?
– Мы старались не отпугнуть их… нет.
– Кто-нибудь из вас позаботился о свободе воли ваших «добровольцев»?
– Суди нас с осторожностью, Маккай. Между наукой и свободой существует базовое несогласие – независимо от того, как наука выглядит в глазах практиков и как свобода ощущается теми, кто в нее верит.
Маккаю вспомнился циничный говачинский афоризм «Верить в то, что ты свободен, важнее, чем быть свободным». Он сказал:
– Вы заманили добровольцев в свой проект.
– Некоторые могут рассматривать ситуацию с этой точки зрения.
Маккай обдумал эту мысль. Он все еще не знал точно, что Говачины сделали на Досади, но у него возникли подозрения, что это было нечто отвратительное. И он не смог скрыть этого в своем голосе.
– Мы возвращаемся к вопросу о выгоде эксперимента.
– Легум, мы давно восхищаемся твоим биологическим видом. Вы дали нам одну из самых верных истин: «Ни одному из видов живых существ нельзя доверять далее границ его собственных интересов».
– Это теперь недостаточное оправдание для…
