самый разгар дня. Глидеров стало как будто меньше, зато над крышами появилось множество сигарообразных машин. Толпы плыли по эскалаторам на нижние этажи, все спешили, только у меня было времени хоть отбавляй. Часок погрелся на солнышке, сидя под рододендроном со следами жесткой шелухи там, где отмерли листья, потом вернулся в отель. В холле мне вручили аппаратик для бритья; занявшись этой процедурой в ванной, я вдруг заметил, что мне приходится немного наклоняться к зеркалу, хотя я помнил, что накануне мог рассмотреть себя в нем но наклоняясь. Разница была ничтожная, но еще раньше, снимая рубаху, я заметил нечто странное: она стала короче. Ну, так, словно села. Теперь я внимательно присмотрелся к ней. Воротничок и рукава совершенно не изменились. Я положил ее на стол. Она была точно такая же, как раньше, но когда я ее натянул на себя, края оказались чуть ниже пояса. Это не она, это я изменился. Я вырос.
Мысль абсурдная, и все-таки она обеспокоила меня. Я вызвал внутренний Инфор и попросил сообщить мне адрес врача - специалиста по космической медицине. В Адапте я предпочитал не появляться как можно дольше. После непродолжительного молчания - казалось, автомат задумался - я услышал адрес. Доктор жил на той же улице, несколькими кварталами дальше. Я отправился к нему. Робот провел меня в большую затемненную комнату. Кроме меня, здесь не было никого.
Минуту спустя вошел врач. Он выглядел так, как будто сошел с семейной фотографии в кабинете моего отца. Маленький, но не худой, с седой бородкой, в золотых очках - первые очки, которые я увидел на человеческом лице с момента возвращения. Его звали доктор Жуффон.
- Эл Брегг? - спросил он. - Это вы?
- Я.
Он долго молчал, разглядывая меня.
- Что вас беспокоит?
- По существу, ничего, доктор, только... - я рассказал ему о своих странных наблюдениях.
Он молча открыл передо мной дверь. Мы вошли в небольшой кабинет.
- Разденьтесь, пожалуйста.
- Совсем? - спросил я, оставшись в брюках.
- Да.
Он осмотрел меня.
- Теперь таких мужчин нет, - пробормотал он, будто говорил сам с собой.
Прикладывая к груди холодный стетоскоп, выслушал сердце. 'И через тысячу лет будет так же', - подумал я, и эта мысль доставила мне крохотное удовлетворение. Он измерил мой рост и велел лечь. Внимательно посмотрел на шрам под правой ключицей, но не сказал ничего. Осмотр длился почти час.
Рефлексы, емкость легких, электрокардиограмма - ничего не было забыто. Когда я оделся, он присел за маленький черный столик. Скрипнул выдвинутый ящик, в котором он что-то искал. После всей этой мебели, которая начинала вертеться при виде человека, как припадочная, этот старенький столик пришелся мне как-то особенно по душе.
- Сколько вам лет?
Я объяснил ему, как обстоят дела.
- У вас организм тридцатилетнего мужчины, - сказал он. - Вы гибернезировались?
- Да.
- Долго?
- Год.
- Зачем?
- Мы возвращались на ускорении. Пришлось лечь в воду. Амортизация, понимаете, ну, а в воде трудно пролежать целый год, бодрствуя...
- Понятно. Я полагал, что вы гибернезировались дольше. Этот год можете спокойнейшим образом вычесть. Не сорок, а только тридцать девять лет.
- А... рост?
- Это чепуха, Брегг. Сколько у вас было?
- Ускорение? Два g.
- Ну вот, видите! Вы думали, что растете, а? Нет. Нe растете. Это просто межпозвоночные диски. Знаете, что это такое?
- Да, это такие хрящи в позвоночнике...
- Вот именно. Они разжимаются сейчас, когда вы освободились из-под этого пресса. Какой у вас рост?
- Когда мы улетали - сто девяносто семь.
- А потом?
- Не знаю. Не измерял; не до этого было, понимаете...
- Сейчас в вас два метра два.
- Хорошенькое дело, - пробормотал я, - и долго еще так протянется?
- Нет. Вероятно, уже все... Как вы себя чувствуете?
- Хорошо.
- Все кажется легким, да?
- Теперь уже меньше. В Адапте, на Луне, мне дали какие-то пилюли для уменьшения напряжения мышц.
- Вас дегравитировали?
- Да. Первые три дня. Говорили, что это недостаточно после стольких лет, но, с другой стороны, не хотели держать нас после всего этого взаперти...
- Как самочувствие?
- Ну... - начал я неуверенно, - временами... я себе кажусь неандертальцем, которого привезли в город...
- Что вы собираетесь делать? Я сказал ему о вилле.
- Это, может быть, и не так уж плохо, - сказал он, - но...
- Адапт был бы лучше?
- Я этого не сказал. Вы... а знаете ли, что я вас помню?
- Это невозможно! Ведь вы же не могли...
- Нет. Но я слышал о вас от своего отца. Мне тогда было двенадцать лет.
- О, так это было, очевидно, уже много лет спустя после нашего отлета, вырвалось у меня, - и нас еще помнили? Странно.
- Не думаю. Странно скорее то, что вас забыли. Ведь вы же знали, как будет выглядеть возвращение, хоть и не могли, конечно, все это себе представить?
- Знал.
- Кто вас ко мне направил?
- Никто. Вернее, Инфор в отеле. А что?
- Занятно, - сказал он. - Дело в том, что я не врач, собственно.
- Как!
- Я не практикую уже сорок лет! Занимаюсь историей космической медицины, потому что это уже история, Брегг, и, кроме как в Адапте, работы для специалистов уже нет.
- Простите, я не знал.
- Чепуха. Скорее я должен вас благодарить. Вы - живой аргумент против утверждений школы Милльмана, считающей, что увеличенная тяжесть вредно влияет на организм. У вас даже нет расширения левого предсердия, ни следа эмфиземы... и великолепное сердце. Но ведь вы это сами знаете?
- Знаю.
- Как врачу, мне нечего добавить, Брегг, но, видите ли... - он был в нерешительности.
- Да?
- Как вы ориентируетесь в нашей... нынешней жизни?
- Туманно.
- Вы седой, Брегг.
