теплый душ пришелся бы весьма кстати. А потом, бодрым и веселым, можно будет отправиться на органный концерт.
Он снял шляпу, и вдруг что-то со звоном выпало из нее. Маленький гном покатился по полу.
– Еще один. А я думал, с вами покончено, – поморщился Чудакулли. – Ну и кто ты такой?
Гном испуганно таращился на него.
– Э… Помнишь… когда кто-нибудь появлялся, всегда раздавался звон, верно? – слегка запинаясь, спросил гномик, и выражение лица его говорило о том, что он прекрасно понимал: чистосердечное признание чистосердечным признанием, но хорошая взбучка гарантирована.
– Так?
Гномик поднял крошечные колокольчики и покачал ими. Раздалось очень печальное «динь-динь- динь».
– Здорово, правда? Это был я, гном Динь-динь-динь.
– Все, я понял. Пошел отсюда.
– А еще я умею разбрасывать искрящуюся волшебную пыль…
– Я сказал, убирайся!
– Может, споем «Вечерний звон святого Когтея»? – в отчаянии предложил гномик. – Очень модная, очень приятная песенка. А ну, вместе: «Вечерний (бам) звон (бом)…»
Чудакулли метко метнул резинового утенка, и гномика спас только молниеносный прыжок в сливное отверстие ванной. Откуда-то снизу еще долго доносились проклятия под аккомпанемент печального звона колокольчиков.
Оставшись наконец в полном одиночестве, аркканцлер скинул с себя мантию.
Когда библиотекарь наконец отошел от насоса, резервуары органа трещали по швам, и из них вылетали заклепки. С довольным видом библиотекарь поднялся наверх, на свое место, сел и таким же довольным взором окинул клавиатуру.
Подход Чертова Тупицы Джонсона к музыке ничем не отличался от подхода к другим областям знаний, обласканных его гением подобно всходам картофеля, побитым поздними заморозками. Чертов Тупица всегда говорил, что инструмент должен быть громким, широким и всеохватным. Таким образом, Великий орган Незримого Университета был единственным музыкальным инструментом в мире, на котором можно было исполнить симфонию для грома и хора жаб.
Теплая вода стекала по остроконечной купальной шапочке Чудакулли.
Господин Джонсон, вероятно неумышленно, спроектировал идеальную ванную – по крайней мере, идеальную для пения. Эхо и резонирующие трубы сглаживали все неточности и наделяли даже самого бездарного певца бурлящим, сочным, темнокожим голосом.
Итак, Чудакулли запел:
– Когда я вышел однажды да-да-да-да-да черт знает зачем – в общем, за да-да-да, я увидел прекрасную деу-вау-шку и, кажется…
Трубы органа гудели от едва сдерживаемой энергии. Библиотекарь хрустнул суставами пальцев. Это заняло некоторое время. А потом он потянул на себя рычаг давления.
Гудение превратилось в настойчивое «ум-ум-ум».
Очень осторожно он отпустил педаль.
Когда звуки органа донеслись сквозь стены, Чудакулли прервал свое пение.
«Отличная музыка для ванной, – подумал он. – Какой подходящий момент».
Жаль, правда, она заглушается всеми этими ванными штуковинами.
Именно в этот момент он и заметил маленький рычажок с надписью «Музыкальные трубы».
Чудакулли был человеком, который никогда не задумывался о том, за что отвечает та или иная кнопка, – ведь куда проще и быстрее выяснить все простым нажатием. Так он и поступил. Но ожидаемой музыки не последовало. Вместо этого несколько панелей бесшумно скользнули в сторону, открыв множество рядов бронзовых форсунок.
Библиотекарь весь ушел в музыку, парил на ее крыльях. Его руки и ноги танцевали по клавишам, постепенно приближаясь к крещендо, являвшемуся финалом первой части Катастрофической сюиты Бубблы.
Одной ногой он ударил рычаг с табличкой «Форсаж», а другой открыл кран на баллоне с закисью азота (она же – веселящий газ).
Чудакулли постучал по форсункам.
Ничего не произошло. Он осмотрел пульт управления и вдруг увидел маленький бронзовый рычажок с надписью «Связь с органом».
Разумеется, аркканцлер немедленно потянул его. Однако и теперь музыка отказалась звучать, вторя звукам льющейся воды, но вместо этого раздался странный булькающий звук, который становился все громче и громче.
Разочарованно махнув рукой, Чудакулли принялся намыливать грудь.
– …Стремительный бег олененка… игра… ха? Что…
В тот же самый день дверь в ванную была заколочена и на ней появилась табличка:
«Не пользоваться ни при каких обстоятельствах. Это – ВАЖНО».
Однако, заколачивая дверь, университетский садовник Модо не стал забивать гвозди до конца – чтобы потом их легче было вытащить. Как говорится, он никогда не предполагал и никогда не располагал – просто хорошо знал, как работает разум волшебников.
Мыло найти так и не удалось.
Думминг и его друзья-студенты внимательно наблюдали за Гексом.
– Он же не может так просто взять и остановиться, – сказал Адриан «Чокнутый Дронго» Турнепс.
– Но муравьи остановились, – возразил Думминг и вздохнул. – Ну хорошо, установи эту штуковину на место.
Адриан осторожно установил маленького плюшевого мишку над клавиатурой Гекса. Машина мгновенно заурчала. Муравьи забегали. Мышка запищала.
Данный опыт повторялся уже в третий раз.
Думминг снова посмотрел на единственную написанную Гексом фразу:
«+++ Мое! Уа-а-а-а! +++»
– Мне совсем не хочется сообщать аркканцлеру, – мрачно произнес он, – что, как только мы убираем плюшевого мишку, эта машина перестает работать. Меня прибьют на месте.
– Э… но ты всегда можешь заявить, – подсказал Чокнутый Дронго, – что МПМ – неотъемлемая часть Гекса.
– Думаешь, это поможет? – неохотно спросил Думминг.
Если бы этот мишка хоть немного походил на свой лесной прообраз… Впрочем, какая разница…
– В каком смысле? Лучше ли это звучит, чем просто «маленький плюшевый мишка»?
Думминг кивнул.
– Конечно лучше. Без вопросов.
Гавейн сказал, что из всех принесенных Санта-Хрякусом подарков больше всего ему понравился стеклянный шарик.
