– В чем же его странность?
– Ринсвинд родился под знаком Занудной Группки Тусклых Звезд, которая, как ты знаешь, лежит между Летающей Мышью и Веревочкой С Узелками. Даже Древние не могли сказать ничего интересного об этом знаке, который…
– Да, да, давай дальше, – раздраженно поторопил его Траймон.
– Это знак традиционно ассоциируется с профессиями изготовителей шахматных досок, торговцев луком и производителей гипсовых бюстов небольшой религиозной значимости, а также с людьми, страдающими аллергией на слово. Волшебники под этим знаком просто не рождаются. И в час рождения Ринсвинда тень Кори Челести…
– Меня не интересуют технические детали, – прорычал Траймон. – Прочти мне его гороскоп, и все!
Астролог, который получал от своего рассказа немалое удовольствие, вздохнул и проделал кое-какие дополнительные расчеты.
– Ну хорошо, – сказал он. – Звучит гороскоп так: «Сегодняшний день идеален для того, чтобы заводить новых друзей. Доброе дело может иметь неожиданные последствия. Не выводите из себя друидов. Вы скоро отправитесь в странное путешествие. В еде вам не повезет с маленькими огурчиками. Люди, угрожающие вам ножом, вероятно, задумали что-то недоброе. Постскриптум. Насчет друидов мы серьезно».
– Насчет друидов? – переспросил Траймон. – Интересно…
– С тобой все в порядке? – поинтересовался Двацветок.
Ринсвинд открыл глаза.
Поспешно сев, волшебник схватил туриста за рукав.
– Надо убираться отсюда! – с напором заявил он. – Немедленно!
– Но здесь вот-вот состоится древняя и традиционная церемония!
– Плевать на то, какая она древняя! Я хочу ощутить под ногами надежную булыжную мостовую, хочу почувствовать старый знакомый запах выгребных ям, хочу туда, где много народу, очагов, крыш, стен и тому подобных, родных вещей! Я хочу домой!
Он обнаружил, что его охватывает та внезапная и отчаянная тоска по насыщенным испарениями, закопченным улочкам Анк-Морпорка, которая сильнее всего проявляется весной, когда смолистый блеск мутных вод реки Анк приобретает особый оттенок, а крыши заполняются птичьими песнями или, по крайней мере, ритмично кашляющими птицами.
У Ринсвинда даже слезы навернулись на глаза, когда он припомнил нежную игру света на куполе Храма Мелких Богов, известной городской достопримечательности, и комок подкатил к горлу при мысли о лотке с жареной рыбой на перекрестке Мусорной улицы и улицы Искусных Умельцев. Он подумал о маринованных огурцах, которые там продаются, о длинных зеленых штуковинах, таящихся на дне банок, словно утонувшие киты. Они взывали к нему через многие мили, обещая представить его засоленным яйцам, плавающим в соседней банке.
Он подумал об уютных сеновалах платных конюшен и о теплом сене, на котором он проводил ночи. Иногда он, глупец, высказывал недовольство таким образом жизни. Тогда он находил эту жизнь скучной, а теперь она казалась невероятно далекой и желанной.
Все, с него хватит. Он отправляется домой. «Маринованные огурцы, я слышу ваш зов…»
Он оттолкнул Двацветка в сторону, с величайшим достоинством подобрал потрепанный балахон и повернулся лицом туда, где, по его мнению, находился его родной город. С сосредоточенной решимостью и немалой долей рассеянности Ринсвинд шагнул с вершины тридцатитонного дольмена.
Десять минут спустя – когда встревоженный и почти раскаявшийся Двацветок выкопал его из большого сугроба у основания каменных столбов, – выражение лица Ринсвинда нисколько не изменилось. Двацветок вгляделся в своего приятеля.
– С тобой все в порядке? – спросил он. – Сколько пальцев я поднял?
– Я хочу домой!
– Хорошо.
– Нет, нет и нет, не пытайся меня отговаривать, с меня довольно. Мне бы хотелось сказать, что все это было очень здорово, но я не могу, и… что?
– Я говорю, хорошо, – повторил Двацветок. – Я совсем не прочь снова повидать Анк-Морпорк. Полагаю, большая его часть уже восстановлена.
Следует отметить, что когда оба приятеля в последний раз видели вышеупомянутый город, в нем бушевал довольно свирепый пожар – факт, имеющий некоторое отношение к попытке Двацветка внедрить идею страхования от внезапного бедствия в умы корыстолюбивого, но невежественного населения. Однако опустошающие пожары были регулярной чертой жизни Анк-Морпорка. Жизнерадостно и педантично этот город всегда отстраивали заново с использованием традиционных местных материалов: сухого, как трут, дерева и соломы, пропитанной для водостойкости смолой.
– О, – сказал Ринсвинд, немного понижая тон. – Тогда ладно. Хорошо. Прекрасно. Ну что, пошли?
Он торопливо поднялся на ноги и стряхнул с себя снег.
– Только я думаю, нам следует подождать до утра, – добавил Двацветок.
– Почему?
– Ну, потому что сейчас жуткий холод, а мы не знаем толком, где находимся, Сундук куда-то исчез, да и темнеет с каждой минутой…
Ринсвинд помедлил. Ему показалось, что где-то в каньонах его сознания послышался отдаленный шорох старой бумаги. Волшебника томило ужасное предчувствие, что впредь такие сны будут часто повторяться, а у него были и другие, гораздо более интересные дела, кроме как выслушивать нотации от кучки древних заклинаний, которые не могут прийти к единому мнению насчет того, как начиналась вселенная…
Тоненький сухой голосок, донесшийся с задворков его мозга, поинтересовался:
– Ну, как дела?
– Заткнись, а? – отозвался Ринсвинд.
– Я всего-навсего сказал, что сейчас жуткий холод и… – принялся оправдываться Двацветок.
– Это я не тебе, это я себе.
– Что?
– Заткнись, а? – устало буркнул Ринсвинд. – Насколько я понимаю, вряд ли здесь найдется чем подкрепиться?
Гигантские камни черными и угрожающими глыбами выпирали на фоне умирающей зелени заката. По внутреннему кругу в свете нескольких костров взад-вперед торопливо сновали друиды, настраивая необходимую для каменного компьютера периферию, как то бараньи черепа на украшенных омелой шестах, знамена с вышитыми извивающимися змеями и тому подобными штуковинами. За пределами пятен света толпились обитатели равнин; фестивали друидов пользовались устойчивой популярностью, особенно когда что-то шло наперекосяк.
Ринсвинд уставился на сборище.
– Что происходит?
– Ну, – с энтузиазмом отозвался Двацветок, – очевидно, здесь проводится церемония, возникшая многие тысячелетия назад и отмечающая, э-э, возрождение луны или, возможно, солнца. Нет, я почти уверен, что луны. Судя по всему, церемония эта очень торжественная, красивая и окутана спокойным достоинством.
Ринсвинд содрогнулся. Когда Двацветок принимался подобным образом разглагольствовать, им сразу овладевало беспокойство. Слава богам, он не назвал церемонию «живописной» и «оригинальной». Ринсвинд так и не нашел удовлетворительного перевода для этих слов, но самый близкий синоним, который он смог подобрать, означал «неприятности».
– Вот бы Сундук сюда, – с сожалением продолжил турист. – Как кстати пришелся бы мой иконограф. Все обещает быть очень оригинальным и живописным.
Толпа предвкушающе зашевелилась. Похоже, церемония вот-вот начнется.
