уступающая программе лучших средних учебных заведений. Однако с того вечера, когда состоялось официальное закрытие футбольного сезона, на котором юные джентльмены устроили грандиозный фейерверк, предав сожжению девять бочек дегтя, вывеску еврея-портного и пеструю кошечку ректора, - с того самого вечера Элмер изнывал от скуки.
Баскетбол и пустячные упражнения гимнастов он считал занятием, недостойным героя футбольного поля. Поступая в колледж, он надеялся получить кое-какие практические познания, которые могут пригодиться юристу, врачу, страховому агенту. Он еще не решил тогда, кем будет. (Не решил он этого и по сей день, хотя был уже на последнем курсе колледжа и хотя в ноябре ему уже стукнуло двадцать два года.) Однако надежды его не оправдались. Зачем нужна тригонометрия в зале суда или даты царствования Карла Великого у операционного стола? (Кстати сказать, прошлой весной, на экзамене по истории Европы, он эти даты вроде бы знал.) Много ли заработаешь на дурацких цитатах этого старого олуха Вордсворта? Как это там у него?… Ну, эта тарабарщина: 'Подвластны миру суеты мы слишком…' и прочее.
Муть все это, чепуха. Лучше бросить колледж и пойти работать. Но раз уж его матери так хочется, чтобы ее сын получил диплом, нужно тянуть лямку. Во всяком случае, это куда легче, чем скирдовать сено или таскать мешки. Тем более, мать говорит, что в ее модной лавке дела идут отлично!
Несмотря на свой великолепный голос, Элмер воздерживался от участия в ученых дебатах, потому что терпеть не мог рыться в книгах. Ничуть не более привлекали его молебствия и душеспасительное красноречие Христианской Ассоциации Молодых Людей, ибо всеми силами своей бесхитростной и здоровой натуры он ненавидел благочестие и обожал пьянство и мирские радости.
Случалось, что, повторяя на занятиях ораторского искусства блистательные речи великих мыслителей Даниэля Уэбстера [1], Генри Уорда Бичера [2] или Чонси Депью [3], он ощущал сладость власти над аудиторией, когда ты держишь людей точно в кулаке и от одного звука твоего голоса их бросает в жар и холод. Члены студенческого дискуссионного клуба уговаривали его поступить к ним, но что это были за люди? Жалкие хлюпики, очкарики! И потом - торчать в затхлой библиотеке и вычитывать из пыльных захватанных книг статистические данные об имиграции или промышленности Сан-Доминго?! Да это же попросту непристойно!
На экзаменах он не проваливался только потому, что Джим Леффертс силой заставлял его сидеть над книгами.
Джима колледж тяготил меньше. У него был определенный вкус к учению. Он любил узнавать новое о людях, что жили тысячи лет назад; его увлекали чудеса химической лаборатории. Элмер только диву давался, как это Джим, такой мастер выпить, такой ловкий волокита, может находить что-то интересное в римских колесницах и незатейливых амурных делах душистого горошка. Что ж, и ему прикажете так? Ну нет! Очень надо! Ему бы только вырваться отсюда, окончить юридический, а там он в жизни не откроет больше ни одной книги: присяжных и так нетрудно водить за нос, а дела можно поручить какому-нибудь старому недотепе.
Его бы уж давно доконали нудные лекции наставников, если бы изредка ему не выпадали на долю невинные радости: прогулять очередное занятие вместе с Джимам, покурить тайком, поухаживать за своими однокурсницами или дочкой булочника, а то и напиться так, чтобы море по колено! Да только частые попойки были ему не по карману, а однокурсницы, по большей части, были страшны, как смертный грех, и ревностны к учению.
Обидно было видеть, как этот здоровенный детина, которому, казалось, сам бог велел сражаться на ринге, царить на рыбном базаре или орудовать на бирже, слоняется по сонным коридорам Тервиллингер- колледжа.
Тервиллингер-колледж, основанный ревностными баптистами и существующий на их средства, стоит на окраине городка Гритцмейкер-Спрингс, штат Канзас. (Источник, что дал название городишке [4], давным-давно высох, а Гритцмейкеры переселились в Лос-Анжелос и стали владельцами гастрономических магазинов или контор по продаже земельных участков.) Городок раскинулся в прерии, где зимою свирепствуют снежные бури, летом - пыль и жара, а хорошо бывает лишь зеленой весною и сонной осенью.
Тервиллингер-колледж никак не спутаешь с богадельней, ибо на его дворе красуется большой камень, испещренный надписями учащихся.
Большинство преподавателей колледжа - бывшие священники.
При колледже имеется мужское студенческое общежитие, но Элмер Гентри и Джим Леффертс жили в городе, в старинном особняке, некогда составлявшем фамильную гордость самих Гритцмейкеров: квадратной кирпичной громадине под белым куполом. В комнате, которую занимали друзья, все оставалось таким же добротным и солидным, как во времена ее бывшего хозяина Августа Гритцмейкера: широчайшая резная кровать черного ореха, тяжелые и вечно пыльные парчовые портьеры; черные ореховые стулья в чехлах с позолоченными бомбошками. Окна открывались туго. В этой комнате, точно в магазине подержанной мебели, царил дух старательной добропорядочности и несбывшихся надежд.
Музейная обстановка дома как-то особенно сильно оттеняла юношескую энергию и бодрость Джима Леффертса. По массивной фигуре Элмера уже угадывалось, что он может обрюзгнуть в будущем; но Джиму эта опасность не угрожала никогда. Худощавый и невысокий, на шесть дюймов ниже Элмера, он был тверд, как слоновая кость, гибок и упруг. Родом он был из деревушки, затерянной в прериях, но, несмотря на это, в нем чувствовались утонченность и врожденное изящество. Весь его гардероб - костюм 'на каждый день', заметно потертый на локтях, и темно-коричневый 'выходной' - был приобретен в магазине готового платья: пуговицы были пришиты кое-как, швы расползались, и все же на нем даже эти вещи выглядели элегантно. Видно было, что этот человек сумеет поставить себя в любом обществе, стоит ему только захотеть. В поднятом воротнике его пальто было что-то романтическое; залатанные брюки не казались свидетельством бедности - в них чувствовалась обдуманная небрежность и даже своеобразный шик; а его галстуки - в общем-то самые обыкновенные - наводили на мысль о принадлежности к фешенебельному клубу или блестящему студенческому землячеству.
Тонкое лицо его дышало решимостью. В первый момент бросалась в глаза только его юношеская свежесть, но постепенно сквозь нее проступало другое: характер, твердая воля. Его карие глаза светились насмешливо и дружелюбно.
Джим Леффертс был единственным другом Элмера; единственным настоящим другом за всю его жизнь.
В колледже Элмера Гентри, в сущности, не любили. Да, он был кумиром местных болельщиков, да, его затаенная чувственность и грубая красота заставляли учащенно биться сердца студенток, а его мужественный смех был полон того же обаяния, что и звучный голос, - все так. Его считали самым популярным студентом колледжа; всякий был уверен, что все другие в восторге от Элмера, и никто не хотел с ним дружить. Его чуточку побаивались, чуточку стеснялись и по-настоящему злились на него.
Происходило это не только потому, что он был так громогласен, так назойливо фамильярен, так подавлял своею массой и физической силой, не только потому, что с ним было как-то неуютно. Истинная причина заключалась в том, что, кроме своей матери-вдовы, перед которой он бессознательно преклонялся, и Джима Леффертса, он всегда и от всех чего-то требовал. Элмер был убежден, что, не считая этих двух, он - средоточение вселенной, а все остальное в мире имеет ценность лишь постольку, поскольку может служить для него источником помощи и удовольствий.
Он был ненасытен.
В первый же год пребывания в колледже его, единственного первокурсника, принятого в футбольную команду, выбрали старостой курса. Казалось, кому же еще и быть старостой, как не этому рослому и веселому парню, которому наверняка суждено стать общим любимцем! Однако на этом посту Элмер не снискал себе любви однокашников. На курсовых собраниях он то и дело обрывал выступающих, давал слово только хорошеньким студенткам и тем, кто заискивал перед ним, а в самый разгар серьезных прений орал: 'Да будет жевать жвачку! Ближе к делу!' Собирая взносы в фонд курса, он требовал денег тоном, не допускающим возражений, - ни дать ни взять католический священник, взимающий со своих прихожан
