По пути я заметила, что всюду расклеивают плакаты, призывающие на митинг по поводу немецкой Африки, где выступит барон Хоппе, недавно вернувшийся из путешествия в эти края. Я начала понимать, что происходит: враждующие державы хотят использовать его в своей борьбе.
— Мы должны помешать им, — злобно сказал мужчина с повязкой на глазу, приветствуя встречных вытянутой правой рукой. — Должны их уничтожить! Хайль! — рявкнул он проходившей мимо толпе своих единомышленников и добавил, обращаясь ко мне: — Свиньи!
По-английски он говорил так же хорошо, как и по-немецки. Я никогда не видела более странного человека. И верила ему безусловно. Недавно мне сказали, что этот человек работал, собственно, против англичан. А быть может, он уже и сам не знал, на кого работает.
Мой спутник доставил меня в отель. Через час я уже сидела с бароном.
— Не будешь же ты помогать немцам, — злобно сказала я. — Вернешься в Лондон.
Он не понимал.
— Послушай, в Африке нашли сокровище, в твоем обезьяньем раю. Оно принадлежит Англии, а не Германии. Из-за него начнется драка.
— Я думал, что у вас не бросают друг в друга ни котлетами, ни бананами… — задумчиво произнес он.
— Нет. У нас для этого есть бомбы, гранаты и газы… — Он недоумевающе, с идиотским выражением смотрел на меня.
Я с удовольствием надавала бы ему пощечин. А он только качал головой, словно не веря. Ясно — его уже подкупили, подумала я. И он будет против меня, против нас. И тут ничего не поделаешь. Придется снова работать среди ненавидящих меня людей. Мой сон кончился.
— Предатель! — крикнула я ему в лицо. — Трус, не хочу тебя больше видеть…
Он растерянно смотрел на меня, почти так же, как на ту самку «чипензо».
Вечером он выступал в большом зале, переполненном до отказа. Там можно было увидеть любые мундиры, когда-либо существовавшие в Германии. Все началось с песен. Потом на трибуну полез один поджигатель за другим. Они похвалялись силой и талантами, хвастали подвигами, которых никогда не совершали, приписывали себе несуществующие заслуги, били кулаками в грудь и прыгали вокруг микрофона. Толпа ревела, шум стоял оглушительный. Наконец пришла очередь барона.
Еще не потеряв надежды, я продолжала стоять на галерее: мне хотелось его услышать. Может, он все-таки испугался моих угроз? Может, он все еще любит меня?
— Люди не должны драться, как обезьяны, — сказал он. — Договоритесь, разделите блага. Обезьяний рай может прокормить всех…
Его освистали, хотели вышвырнуть из зала, но драться он умел. Тут ему пригодился опыт, приобретенный в джунглях. Он размахивал штативом микрофона, как дубинкой. Штурмовики десятками падали вокруг него. Наконец, окровавленный, в разорванной одежде, он выскочил через окно и помчался по крышам. За ним гнались, но ему удалось скрыться.
Я потеряла его из виду. Ни мой знакомый с повязкой на глазу, ни его подчиненные не смогли разыскать его. Словно сквозь землю провалился. Поскольку теперь прямой наследник барона Хоппе исчез, а никому другому эту землю не отдавали, ее купила английская компания. Спор угас так же быстро, как и вспыхнул. Я вернулась в Англию, в ателье мод, где теперь демонстрирую белье для супруг толстых миллионеров. Миллионеры бегают за мной в раздевалку и предлагают все что угодно. Подумать только, я могла быть женой барона, владеть всем его имуществом и жить в Швейцарии! Я не верила тому, что он убит, надеялась когда-нибудь встретиться с ним и жила этой надеждой.
Прошло около года, и до меня дошли сведения об обезьяне в цирке Кнолля. Я поехала посмотреть на нее, Нетрудно найти человека, который согласится подвезти меня на своей машине.
Оказалось, что это барон. Это был, несомненно, он, я сразу узнала его, когда он выполнял свой номер, а потом увидела его и в клетке. Но когда я попыталась приблизиться к нему, он укусил меня, как настоящий шимпанзе. Продать его Кнолль не захотел. Я пригласила двух антропологов, чтобы они подтвердили, что это человек. Но одному из них он свернул нижнюю челюсть, а второму ударом кулака повредил позвоночник. Он становился опасным, и пришлось его связать. Мне оставалось только вернуться домой и время от времени посылать владельцу цирка деньги для того, чтобы моего жениха получше кормили.
— Если вы сможете ему помочь, — закончила свое повествование Джина Джонс, — я буду вам очень благодарна. Я уверена, что вы захотите сделать это: ведь вы наверняка уже влюбились в меня. Цирк Кнолля проведет зиму в Находе. Вот мой адрес. Напишите, как только узнаете что-нибудь новое. Не забывайте, что на карту поставлены миллионы, которые можно будет получить, как только мы докажем, что он человек.
Был поздний вечер. В машине Джину поджидал лысый толстяк лет пятидесяти. Недружелюбно взглянув на меня, он улыбнулся ей и сказал:
— Ужинать мы будем в Дрездене с моими друзьями-коммерсантами, дарлинг. — Видимо, возил ее в качестве живой рекламы.
Машина тронулась. Я остался один, с визитной карточкой в руке. Все было слишком странно, чтобы верить этому. В ту ночь я так и не смог уснуть.
СМЕРТЬ ТАРЗАНА
«Он хочет быть обезьяной, хочет быть шимпанзе и делает это так хорошо, что никто мне ничего не докажет…» — будто снова слышится мне насмешливый голос Кнолля.
Я беспокойно ходил из угла в угол по холодной комнате. Хоть бы немного кофе! Но почему он решил снова играть роль обезьяны? Его обидели люди? Тогда ему нужно было бы драться с ними: ведь в своем стаде, в джунглях, он дрался не раз. Наверное, молодому самцу всегда хочется попробовать, способен ли он возглавить стадо. Почему же от людей он ждал чего-то другого? Среди обезьян он, конечно, чувствовал себя одиноким. И захотел уйти из джунглей. Он проделал путь от неандертальца до цивилизованного человека в течение нескольких недель. Но зачем? К чему он стремился? Какова сущность человеческого бытия? Чем мы отличаемся от обезьяны? Я могу перечислить все антропологические признаки, но, должно быть, отличие в чем-то другом. Я вспоминал психологию и философию, которые не изучают на факультетах естественных наук. Может быть, ему нужна была религия, чтобы избавиться от страха смерти? Может, он хотел познать своего бога? Или тосковал по труду? Я снова и снова вспоминал о его драке с обезьянами. Почему она вызвала у Тарзана такое отвращение, почему он тогда расплакался в присутствии Джины? Ведь эти драки были проявлением эгоизма! А он, может, мечтал встретить неэгоистическое существо, возможно, мечтал о любви?
Конечно! Ведь кроме любви, ничем нельзя бороться с проклятием одиночества и чувством покинутости. Джина бросила его из-за неудавшейся тяжбы. А теперь, когда он, собственно, решился на самоубийство, когда он заживо похоронил себя в обезьяньей клетке, теперь она снова ездит к нему, — но опять-таки ради его миллионов, ради титула и приятной жизни. Опять как эгоистка. Так его не спасти.
Мне уже не было холодно. Я бегал по комнате как сумасшедший, будто призывал полный зал слушателей спасти этого Тарзана.
Ему нужно показать на примере, что такое человеческое милосердие или любовь: ведь у него не было случая познакомиться с ними. Только таким способом мы убедим его, что человек отличается от обезьяны, а не тем, что будем заковывать его в кандалы, как это делали в средние века. Тогда и Джина сможет выиграть процесс… Тут я понял, что не должен о ней думать. Конечно, необходимо его убедить, что для нас важен он сам. Мы откажемся от его имущества, я откажусь от этой красивой женщины, потому что хочу ему помочь. И, кроме того, я должен любить его. Да, теперь моя обязанность горячо любить это странное существо из цирка Кнолля.
На следующий день я поехал в Наход. Там мне с удовольствием продали Тарзана. Вскоре я понял почему. Цирк обанкротился. Служащие разбежались, артисты ходили подрабатывать на стройку. Тарзан лежал в горячке в своей клетке, уже без памяти. Продали его дешево.
