выдавали здесь за обезьяну.
— Неужели вам не нравится представление?! — догоняя меня, воскликнула запыхавшаяся билетерша в поношенном, покрытом пудрой халатике. Обязанности билетеров по соображениям экономии, видимо, выполняли артисты. Не раз уже бывало так, что перед выступлением на висячей трапеции артистке приходилось искать своего партнера где-нибудь возле кассы. Вот и сейчас ее партнер спорил с озорником, которому очень хотелось попасть на представление без билета. Номер из-за этого задерживался, и публика, конечно, возмущалась, и я подумал о том, что сегодняшнее представление цирка Кнолль, первое в нашем городе, обязательно потерпит фиаско. Однако обезьяна спасла положение. Теперь им будет легко, теперь публика станет смеяться над чем угодно. Только меня так дешево не купишь! Я в этих делах кое-что смыслю. Не для того я столько лет изучал антропологию, чтобы меня можно было так грубо надуть. Очевидно, они просто-напросто загримировали под обезьяну своего клоуна. А в том, что он умеет так виртуозно работать ногами, нет ничего удивительного. Я не раз видел безруких ветеранов войны, которые ели, причесывались, одевались и даже водили машину исключительно при помощи ног. Но ведь они не были шимпанзе!
Разумеется, мне до этого нет никакого дела. Конечно, из-за того, что я встал и покинул Гильду без всякого объяснения, неприятностей потом не оберешься. Порою мне казалось, что мы с Гильдой произвели здесь большую сенсацию, чем акробатические номера шакалов, показанные в начале представления. Действительно, вероятно, вся публика следила скорее за мной и Гильдой, чем за происходящим на цирковой арене. К счастью, я это знал, меня давным-давно об этом предупреждали.
— Обрати внимание на управляющего, — сказал как-то мой знакомый. — Его дочь на выданье, хотя у нее есть внебрачный ребенок.
Итак, мне было ясно, в чем дело, когда вчера ко мне явился управляющий. Мой кабинет находится в отделении пресмыкающихся и расположен у печи, обогревающей вивариум для аллигатора, которого вот- вот должны были доставить из Египта.
— Весьма рад, — начал он, — что мой музей сделал приобретение в лице такого выдающегося специалиста, как вы. Вероятно, не приходится вам объяснять, каких трудов стоило мне доказать членам нашего муниципального совета, что такой большой город, как наш Л., должен иметь собственный музей и свой зоологический сад. К счастью, моя жена — немка. Она обошла немецких промышленников и каждому втолковала, что здесь, в северном пограничье, необходимо создать коллекции, которые по меньшей мере не уступали бы пражским, — мол, только таким путем мы завоюем право на культурно-политическую автономию. А я тем временем побывал у отцов города — чехов. Совершенно необходимо, доказывал я им, организовать у нас как музей, так и зоологический сад. Чтобы приезжие из Дрездена, или Галле, или Лейпцига, где такие заведения приобрели мировую известность, не смеялись над нами. В конце концов я все-таки добился своего. Конечно, директором музея назначили одного заслуженного профессора из Праги (его жена оказалась родственницей начальника отделения в Министерстве школ), но он редко к нам наведывается — стар уже, ездить ему тяжело, и я думаю, что недалеко то время, когда в соответствии со званием я стану сам руководить своим музеем и зоологическим садом. А пока я всего лишь заместитель. Потом заместителем станете вы… — Он с таким восхищением посмотрел на меня, что я невольно застегнул пиджак, единственный приличный пиджак, — его дал мне в дорогу мой дядя, который за последнее время немного растолстел.
— Буду стараться… — начал я, заикаясь. Такой уж у меня недостаток. Всегда, когда ко мне обращается кто-нибудь из вышестоящих лиц, я начинаю заикаться: уж очень я почтительный. И у меня потеют руки, хотя я прекрасно понимаю, как все это глупо. По-видимому, мне не хватает мужества, но в конце концов я издавна интересовался главным образом антропологией, а не закаливанием собственного характера.
— Мы во всем должны помогать друг другу, — мечтательно заговорил мой шеф и добавил: — У меня много врагов, сынок… — и он задумался. Казалось, перед мысленным взором моего шефа проплывает бесконечная вереница грядущих дней, когда он в канцелярию и носа не покажет и когда всякими там заказами новых экспонатов, кормежкой имеющихся у нас животных придется заниматься мне и только мне одному. — Все это не так легко, — продолжал он, — господа не хотят считаться с тем, что для наших зверей требуется заморская пища, они не понимают, что необходимо привозить бананы и апельсины и что нельзя кормить знаменитую гумбольтову шерстистую обезьяну простыми помоями, как поросенка. Да они и львам готовы бросать дохлых мышей… — закончил он со вздохом.
Только львов у нас пока что не было, и весь этот зоологический сад существовал скорее в его воображении, а музей находился в очень запущенном состоянии. Вот я и начал как можно быстрее приводить в порядок наши коллекции.
Мой шеф меня нахваливал. Но, конечно, даже и не пытался чем-нибудь помочь. Однажды он привел ко мне свою дочь Гильду, костлявую угловатую девушку с голубыми глазами и пушком на подбородке. У нее были жирные волосы, которые она не умела укладывать и поэтому выглядела так неприглядно и неряшливо, что частенько вызывала всеобщую жалость. Я тоже жалел ее до тех пор, пока она не заговорила, потому что свои шумные разглагольствования она сопровождала весьма бесцеремонными жестами — хватала меня за подбородок и била по спине, — и я уже стал бояться, что она, недолго думая, положит ноги на стол либо начнет говорить мне «ты» и называть по имени.
И я этого дождался. Именно сегодня, когда мой шеф отправил меня с ней на премьеру в цирк. Разумеется, прежде всего он хотел продемонстрировать меня городским сплетницам, которые в изобилии собрались здесь в этот вечер. И Гильда вела себя так, будто мы давно уже сыграли свадьбу. Я должен был держать ее шляпу, смахнуть пыль с кресла, раскрыть сумочку и спрятать в нее билеты, наконец, принести пальто из гардероба, потому что ей вдруг стало немного холодно, и оставить его у себя на коленях, так как ей уже было жарко, когда я вернулся из раздевалки.
И все же сегодня вечером я пришел в цирк не для того, чтоб выступать в роли жениха девицы Гильды. В таком качестве шеф не отважился бы меня послать. Ведь служебное подчинение тоже имеет свои границы. В сущности, он послал меня затем, чтобы я разузнал, не продает ли цирк каких-нибудь заморских зверей, необходимых нам для наших заведений. Кто сможет упрекнуть меня в том, что я, не извинившись, бросил дочь своего руководителя, когда передо мной возникла реальная возможность приобрести столь оригинальную обезьяну — скорее это даже человек или, вероятнее всего, какой-нибудь редкий экземпляр человеко-обезьяны, которая еще бог весть когда попадет к нам в Северную Чехию?
— Вам меня не убедить, — это не шимпанзе, — с раздражением заявил я Кноллю. — Я совершенно уверен — посмотрите на его подбородок, форму черепа, на надбровные дуги. И вообще это не обезьяна.
Кнолль не удивился.
— Знаю, — ответил он и потянулся, сидя в своем цирковом фургоне. На столике стояла бутылка рому. — Знаю, — повторил он. — А вам не приходит в голову, что не вы первый обращаетесь с этим ко мне. Но до сих пор никто ничего не доказал…
— И все же доказать нетрудно. Достаточно посмотреть на строение его ног, calcaneus и особенно на ступни.
— А как вы собираетесь на все это посмотреть? Я вас и близко к нему не подпущу. Когда профессор Пфермейер из Гейдельберга попытался к нему подойти, тот свернул ему нижнюю челюсть. Господину Райту из Манчестера он чуть ли не отгрыз все предплечье — вы бы видели его зубы! А господину Хаасе повредил позвоночник! Эта сволочь не любит людей. Но мне он нужен. Он спасает наш цирк от разорения. Сейчас кризис, мой друг, и я готов демонстрировать кого угодно — хоть безобразных уродов, хоть небесных ангелов, — мне все равно. Я своего Тарзана использую в коммерческих целях, и поэтому все законы на свете на моей стороне. Они будут охранять меня от любых придурковатых ученых! Если вам не нравится, я вас не задерживаю. Попытайтесь его сфотографировать; большой пользы это вам не принесет, потому что он хочет быть обезьяной, хочет быть шимпанзе и делает это так хорошо, что никто мне ничего не докажет…
Владелец цирка рассмеялся, он был уже как следует пьян. Видимо, до сих пор дела в его цирке шли не так уж плохо, раз хватало денег на выпивку.
— Но если вы хотите испытать, милостивый государь… — робко заговорила жена Кнолля, еще минуту назад выступавшая в качестве укротительницы львов.
