прижимаясь всем телом. Их руки ласкали друг друга. До меня доносились слова: «Я люблю тебя Бесс!», «Я люблю тебя Ивли!» «Я люблю тебя…» – странно: у нас так не говорят ни в жизни, ни в кино, ни на сцене… ни даже во сне: считается «книжным».
Какой-то смешной паровозик вытащил из «преисподней» вагончики, протянул вдоль перрона и утянул в «преисподню» с другой стороны.
У скамейки лежала книжица, оброненная молодым человеком. Я прочел «MANIFISTATION OF» (Явление народу). Я сделал еще один шаг, ощутив аромат душистых, как свежее сено, волос. Охватила великая нежность к юным созданиям.
Вспомнив своих малышей, протянул руку. Была у меня особая ласка: я опускал ладонь сверху, пока не касался едва ощутимой нематериальной опоры и нежно-нежно вел по незримой поверхности. Возможно, они ощущали тепло или что-то еще. Казалось, они готовы были свернуться в ладони моей, как в уютной постельке. Трудно представить себе, что мы сами снимся другим: и людям, и кошечкам. Главное, – какими мы снимся.
Не знаю, что ощущали сейчас эти двое. Но девушка на мгновение открыла глаза и, точно смахнула с себя паутинку. Этот жест поразил. Сколько раз я сам, таким образом, смахивал что-то незримое, убежденный, что никого рядом нет. Я оглянулся. У выхода, стояла моя незнакомка в темном плаще. В ту же секунду я понял, ладонь моя висит в воздухе над опустевшей скамьей. Я выпрямился и поплелся со станции. «Паддингтон» напоминала гулкую сцену. Не было только зала со зрителями. Сон был не прочный. Я двигался, сознавая, что сплю, и сверял свое состояние с хулиганской идеей о вынесенной в пространство душе, о снах, где подспудному дано проявляться, где остается «дежурная связь» и мы на «ослабленном поводке» бродим в причудливом мире. Я как бы спал и параллельно вторил зады своего суемудрия. Приблизившись к незнакомке, я, улыбаясь, сказал:
– Извините, мадам, но вы не обманите. Я догадался, вы мне сейчас только снитесь.
– Догадливый вы мой, идемте отсюда, – сказала она низким бархатным голосом и, повернувшись, пошла. Я нерешительно двинулся следом.
Когда ведут, становлюсь беспомощным, перестаю замечать дорогу и следить за происходящим вокруг. Я сомневаюсь, что это свойственно всем или многим. Важно, что слабоволие свойственно мне. Я отношусь к тем, кто черпает силы из внутреннего мира идей, эмоций и впечатлений. Но один на один вынужден отвлекаться на внешние «вызовы»: ориентироваться в пространстве, отвечать на вопросы, обдумывать, принимать меры куртуазности или защиты. Но когда ведут, утрачиваю самостоятельность и, погружаясь в себя, как модель стагнации, и в жизни, и во сне становлюсь беспомощным.
Этот странный сон кончился обыденно просто. Незнакомка долго вела по лестницам, переходам и улицам и, в конце концов, наведя порядок, «увела» меня с Паддингтон, как с чужой территории сна, в следующее утро, где я проснулся один в моем номере, в моей постели. По характеру сон был почти такой же, как тот, что приснился днем: в меру путанный, в меру странный и фрагментарный. Но в этом коротеньком сне уже появились слова. В том числе у меня. Почему-то в Лондоне я стал выискивать в сновидениях места, сюжеты и персонажи, которых у меня раньше не было. А вот сюжеты, связанные с моей прошлой специальностью, проходили, как нечто само собой разумеющееся, даже родное.
IV. Уточка по-пикински
1.
В это утро я ощутил прилив богатырской силы – не просто подъем, а настоящий «рецидив» молодости. Приняв душ и одевшись, пружинящим шагом, отправился завтракать через подвал и открытый участок, отгороженный от тротуара перилами. Две пушистые кошечки одинаковой масти дремали на этих перилах. У обеих соблазнительно свисали хвосты. Я легонько потянул за один и… услышал: «Руки прощь!» «Ага, – хухр.» – подумал я и, для чистоты опыта, сразу дернул – второй. «Прощь! Я шкажал!» – прошипел Хухр. «И здесь – ты!? А где же хозяйка?» – и почти тут же заметил ее на козырьке входа. «А ты, однако, агрессор!» – подумал я – о приятеле… «От агрешара шлышу!» – ответили в унисон обе «кошечки». Хухр читал мои мысли.
Накануне, обойдя Тауэр, я вернулся «домой» по «District line» (Районная линия подземки), с пересадкой на станции «Earl`s Court» – не то «Графский Суд», не то «Графский Двор». Мог бы, конечно, доехать без пересадки, по кольцевой, но очень устал – лишний раз не хотелось испытывать ее колдовство.
У меня был приятель – знаток мистики и каббалистики. Одно время я пресерьезно болел. А, выкарабкавшись, дозвонился по телефону. Хотелось прокукарекать, что еще жив. Но он меня оборвал: «Об этом – не надо!» – и свел разговор на нет. Сначала я испугался: а вдруг он, действительно, знает об «этом» такое, что от меня утаили. Шли годы, и отношения наши «усохли». Он уже не хотел ни встречаться, ни общаться по телефону. Потом я нашел объяснение, возможно, сомнительное. Что если согласно каббалистическим выкладкам, я давно уже должен был отдать Богу душу. Но что-то там не сработало, – магия дала сбой. И получалось, что, выжив, я невольно оскорбил его убеждения. Виноват! Но, честное слово, я не нарочно! Это не так уж смешно, если вспомнить, что еще до недавних времен рыбака-чукчу, упавшего с лодки, не только не бросались спасать, но, отгоняя, били веслами по голове, приговаривая: «Уходи! Он тебя, однако, забрал!» Может быть, для сурового берега это даже естественно. Но, согласитесь, к нормальной, вроде бы цивилизованной жизни, это, как-то не добавляет уюта.
Оказавшись на знакомом перроне, я вспомнил последний сон и задумался: было похоже, что станцией Паддингтон-кольцевая и даже этой скамеечкой мог пользоваться человек, связанный со мной более, чем родственными связями – связями идентичности. Наши с ним жизни мелькнули в разное время. Лишь на миг мы совпали в пространстве, но этого было достаточно.
Я не мог только знать одного: из свидетеля давних событий скоро мне предстояло стать их участником.
В предыдущие дни я осторожно «ввинчивался» в чужой мир, нащупывал путь, прислушивался. Нынче, вопреки моей воле, какая-то сила быстро и мощно вовлекала меня в поток действий. Cегодня я ничего не боялся и решил начать с Тауэра.
То, удаляясь, то, приближаясь, во мне играла созвучная настроению музыка. Она ударяла в нос и искрилась, как шипучий напиток. В ней было много улыбок, божественных талий, море цветов и роскошных нарядов. Это не очень вязалось с целью поездки в сумрачный Тауэр, которому я решил посвятить этот день. Но меня не смущало. Вальсы Штрауса будоражили и пьянили меня. Хотелось быть наглым, совершать глупости, целовать женщин…. И тогда я снова увидел свою «луноликую» (так я теперь называл про себя незнакомку в темном плаще), и меня потянуло к ней, как мальчишку. Но как раз пришел поезд, и женщина села в вагон. Я едва успел заскочить – в соседний.
Следующая станция была «Эдьжвар роуд». Будучи ровесницей «Паддингтон», она даже не имела навеса. Дикторы в поезде по несколько раз повторяют названия. Звучали они непривычно, но, чем непривычнее – тем лучше запоминались. А на следующей – «Baker Street» («Бейкер Стрит» – правда, знакомое название) на перрон высыпала целая ватага девчушек со школьными ранцами, в темных чулках грубой вязки, в джинсовых куртках и юбочках. В отличие от наших девчонок, они не визжали, не дергали друг друга за косы, а вели себя, как степенные леди. Здесь я чуть не упустил незнакомку. Она проскользнула шагах в пяти от меня. Я бросился следом – по перрону и дальше – наверх. В вестибюле, где играл небольшой джаз-банд (совсем как у нас в переходах), за спиной «луноликой» возник широкий в плечах седой джентльмен, тоже в темном плаще, и заслонил собой даму. Выйдя на Бейкер Стрит, они повернули налево за угол, на Мерильбон Роуд (Merylebone Road).
Джентльмен с седой головой служил мне ориентиром среди прохожих, спешащих куда-то вдоль вереницы серых непримечательных зданий. Но я уже начинал сердиться. Хотелось приблизиться и спросить незнакомку, какого рожна она то и дело встает у меня на пути, а затем исчезает. Эта манера казалась бестактной и вызывающей. Она раздражала и утомляла меня. В своем стариковском упрямстве я не хотел признавать за другими (тем более совсем незнакомыми) право на серьезный резон.
Когда прошли планетарий. Седой, наконец, обернулся. На широком китайском лице сияла улыбка. Джентльмен, не спеша, снял плащ, аккуратно сложив, сунул – в урну для мусора и наклонился, чтобы поправить шнурки… «Балда!» – обругал я себя, убедившись, что зря терял время: моей незнакомки за ним уже не было. Стоя на четвереньках, «китаец» сделал ладошкой салют и, окончательно обернувшись хухром, исчез «в ногах» у зевак. Это были не просто «зеваки». Я стоял в хвосте длинной очереди к музею «Мадам Тюссо». Думал вернуться в подземку, но люди все прибывали и прибывали. Сзади их уже было больше, чем
