– Тарас рассказывал, этот мальчик так быстро может двигаться, что глаз не успевает уследить.
Игорь Николаевич не поверил, но, по старой привычке (одну из украденных фотографий Светланы он давно носил при себе.), на всякий случай, решил умыкнуть и это фото.
Дома, рассматривая лицо солдатика, он представил себе, как оно растворяется в воздухе. В этой внешности было что-то странное. Ему показалось, что именно такого типа физиономия может внезапно исчезнуть и появиться вновь. Но то была лишь игра фантазии, пока однажды он не почувствовал в лифте присутствие почти что невидимого человека точно такой же внешности. Барков ощутил это, потому что был подготовлен игрой своего воображения.
В тот же день Игорь Николаевич, как бы шутя, спросил у соседа, не видел ли он своего армейского приятеля Петю и не помнит ли его фамилии. В этот день Тарасу, действительно, показалось, что он видел приятеля, но как-то мельком и так смутно, что сам до конца не поверил. Бульба насторожился, вспомнил о пропавшей карточке Пети, и замкнулся, почувствовав неясную угрозу и для себя и для Галкина.
А у Игоря Николаевича, так ничего от соседа не добившегося, появилась «идея фикс». Он захотел иметь у себя в услужении эту «золотую рыбку» или как он упрощенно назвал про себя: «золотце». Галкин и не подозревал, что в криминальном мире у него уже есть своя кличка («кликуха», «погоняло».) Барков полагал, что, имея такого раба или джина (уж это как сложится), можно будет жить спокойно и без особых хлопот, избавляться от конкурентов.
11.
По дороге в Москву Галкин старался держался от колонны подальше. На сегодня у него оставалось еще одно дело, связанное с этой историей.
Петя подрулил к ресторану и, как всегда, незамеченный поднялся наверх. В коридоре, как и положено в этот вечер, толпились дилеры. Галкин вошел со второй группой: нужно было убрать следы. Оставался «последний штрих» – снять приколотого к занавеске «жучка». Но оказалось, что он опоздал.
Виктор Сергеевич, молча, обслуживал очередного дилера. Но на этот раз от его молчания исходила не столько уверенность, сколько угроза. Лицо наливалось кровью. Он явно ждал, когда уйдут дилеры. В его руке был жучок, снятый с портьеры. Он то разглядывал его, держа между большим и указательным пальцем, то сжимал в кулаке, будто стремясь раздавить, как букашку. Его обуревали вихри сомнений, страхов и подозрений. Он вот-вот готов был взорваться. Тем временем гости, молча, проверяли товар и отсчитывали деньги. Улучив момент, когда «шеф», не выдержав, в очередной раз приблизил жучка к глазам, Галкин незаметным движением выхватил его и спрятал в карман, поцарапав приколкой палец Воронина. Тот взревел, изумленно глядя на палец, из которого выступила кровь, и полез на коленях под стол, решив, что жучок завалился туда. Ожидавшие в коридоре дилеры, услыхав крик, заглянули в комнату. «Что случилось!?» Шеф вскочил на ноги, ударившись о стол головой. «Сволочи! Вон! Все вон отсюда!» Галкин первым и с пребольшим удовольствием выполнил этот приказ. Виктор Сергеевич больше его не интересовал.
Теперь Петр знал в лицо, по имени и по адресу всех фигурантов своего расследования (и баронов и дилеров). Со временем, сопровождая каждого по городу, определил и место работы, и распорядок жизни. Расследование можно было считать завершенным: «поле распахано, семена брошены, всходы политы» – осталось собирать урожай. Для экспроприаций он больше не будет входить в помещения, где стены ограничивают амплитуду движений, тем более, не будет шарить по сейфам. Он станет это делать на улице, можно сказать, на глазах у прохожих – так интереснее и безопаснее. Отбирая грязные деньги, Галкин не заблуждался, полагая, что творит правосудие. Робин Гудом он тоже себя не считал. Он был лишь тем, кто вставляет палки в колеса наркомашине и получает за это некую мзду. Свои деньги он хранил таким образом: немного оставлял в кошельке, немного – в ящике стола, немного – в банковской ячейке, немного – на банковском депозите, немного – в акциях разных компаний (в основном нефтяных). Деньги отбирал не регулярно, бессистемно меняя «доноров», не жадничал, полагая, сколько надо всегда взять успеет. Словом «наркомашина» – звал про себя все выявленные и не выявленные сообщества дилеров и наркобаронов.
А еще он спрашивал себя, можно ли судить о жизни через прочитанное – то есть, через чужие суждения? И отвечал: вероятно, да: жизнь столь коротка, что в противном случае, мало, о чем, вообще, можно было бы судить.
Любая жизнь, начинается с боли, и заканчивается муками несовместимыми с жизнью. Жизнь – служение времени, этносу, мифу и близким. Любое служение – рабство, проклятие, мука. Служить значит страдать и (вольно или невольно) мучить других. И сострадание, по существу, то же страдание. Если зверь не задумывается о смысле жизни, то человек любую минуту только этим и занят. И вывод, который сам собою напрашивается: «Смысл – именно в том, чтобы страдать».
Неужели же человечество до сих пор существует лишь потому, что существуют некие противовесы воле к прекращению мук!? В самом деле, их целый набор – этих противовесов. Взять хотя бы мечту (лучик счастья из будущего, ожидание светлого чуда, возможность родить из себя небывалое), или моменты блаженства (красота, любовь, нежность, жизнь на острие событий). На худой конец: просто низкая страсть, возможность голодному вкусно покушать, уставшему сладко поспать, передышка между жесточайшими приступами. Зачем это? Кто все это придумал? Почему, сознавая, что обречены на страдания, люди продолжают себя воспроизводить? Кому нужен этот жестокий эксперимент? «Эксперимент!!!» – вот ключ к пониманию смысла жизни и смысла «наркомашины».
Наркотик – субстанция, повторяющая жизнь с ее страданиями и «противовесами» – инструмент фатального ускорения, сжатия жизни, превращения ее в реферат, в конспект, в шпаргалку, в точку, наконец. Это – угроза сорвать «эксперимент». Разворачивается борьба с дурью: чуть больше наркотиков – чуть сильнее борьба. И приходит «динамическое равновесие» – рутина. «Эксперимент» продолжается. А наркомашина становится его неотъемлемой частью, как СПИД или алкоголизм.
Мысленно рассуждая о подобных вещах, Галкин и не подозревал, какие сети уже сплетены, чтобы выловить «золотую рыбку» из житейского моря.
В этом участвовал некто по прозвищу «Шериф», подвизавшийся в области юстиции. К тому времени, оставаясь работать в «системе», не без помощи Баркова, Шериф перевелся из Санкт-Петербурга в Москву. Перемена места не имела отношения к Пете, но оказалась кстати. На первых порах ему было не до Галкина. Утверждаясь на новом месте, он добросовестно исполнял свои обязанности от лица государства. Баркова Шериф по-прежнему почитал своим другом, покровителем и просто шефом, стараясь по возможности следовать его советам. А Игорь Николаевич не торопился впутывать его в темные дела, приберегая для легальной работы в Москве.
Тем временем у Шерифа появились новые знакомые, как связанные, так и не связанные с работой. Одного из них, руководившего охраной частных предприятий, звали Воронов Виктор Сергеевич.
И вот этот Воронов однажды поделился с ним своими ощущениями, очень напоминавшими казус, о котором рассказывал Барков. В разговоре по телефону, Шериф передал рассказ Игорю Николаевичу, и получил от него указания к действию.
Некоторое время спустя, пользуясь служебным положением, сподвижник Баркова добился официального доступа в Архив Министерства обороны (в Подольске). Его интересовал сержант запаса Бульба Тарас Казимирович, а точнее – взвод, где тот в свое время проходил службу. Выяснилось, что одновременно с Бульбой во взводе служило три Петра. И того из них, кто был призван из Столицы, звали Галкиным Петром Ивановичем. Зная, из досье, профессию и дату рождения, нетрудно было установить адрес Галкина.
Получив копию хранящейся в архиве фотографии, Шериф переслал ее Игорю Николаевичу. Сравнив карточки, Барков пришел к выводу, что это – одно лицо. Тогда он прибыл в Москву сам и, не заходя к Шерифу, нанял очень дорогого детектива, чтобы тайно контролировал каждый шаг Галкина. Это произошло уже после случая на подмосковной базе, где Барков снова ощутил присутствие постороннего. Игорь Николаевич был масштабной личностью и, по поводу «Золотца», вынашивал грандиозные планы. До конца он не делился ими даже с Шерифом. На первых порах Барков выжидал, изучая Петин характер. Он рассчитывал получить «золотую рыбку» себе в услужение. Но только не в России, а там, где, по его, мнению, люди в общей массе располагают большими материальными средствами и, где сам он, Барков, чувствовал себя, как рыба в воде.
Часть четвертая
