– Сын.
– Понятно. Но подождите, Рогов. А ваши друзья?
– Друзья, – повторил Рогов медленно, словно обдумывая это слово. – У меня их было много.
– Вот те, с кем вы летали.
– С кем летал… Ну, Мак-Манус и Мон – это раз. Они умерли.
– Давно?
– Да; я уж не помню точно, когда. Потом Выходил и другие: Грюнер, Холлис, Семеркин…
– А эти?
– Тоже.
– Так, так, – сказал Говор. Наступила тишина, только едва слышно жужжал кристаллофон, записывающий весь разговор. – Ну, а кого еще вы помните из друзей?
– Пришлось бы долго перечислять, – сказал Рогов.
– Ну да, за столько лет… И все они умерли давно?
– Почти все, – кивнул Рогов. Он помолчал. – Только Тышкевич и Цинис…
– Ну, ну? Что же они?
– Они тоже жили долго.
– Ну сколько же? – Говор потер руки.
– Тышкевич погиб совсем недавно. Он работал на Южной термоцентрали. Что-то там произошло такое…
– Да, помню это событие. Итак, погиб. Сколько ему было?
– Он был года на три или четыре моложе меня. На три, кажется.
– Потрясающе, а, Серегин? – Говор ходил по кабинету, вздымая кулаки. – Значит, ему было тоже двести с лишним! И погиб несколько лет назад! А мы с вами раскатываем по всей солнечной… А второй, как его?
– Цинис? Он погиб раньше, в полете. Он не ушел на Землю. Ему было, помнится, сто шестьдесят… Это было давно. Мы тогда еще скрывали возраст – боялись, что спишут.
– Да, – гневно сказал Говор. – Да! – крикнул он. – Тут и не заметишь, как сойдешь с ума! Погиб. Вы понимаете, Серегин: никто из них не умер своей смертью. Оба погибли! Вы хоть, соображаете, о чем это заставляет думать? Ах, если бы вы раньше!..
– Очень просто, – сказал Серегин. – На них не обращали внимания именно потому, что они – Рогов, например, – выглядят людьми средних лет. Конечно, будь у них морщины и борода…
– Это я понимаю. Но они сами не могли же не задуматься!
– Конечно, – сказал Рогов медленно, – мы понимали, что это необычно. Но мало ли каких необычностей насмотрелись мы по ту сторону атмосферы? Обо всем не расскажешь и в двести лет… Нам хотелось летать. А потом стало неудобно…
– Ну да, – сказал Серегин. – Он женился.
– Чепуха, – сказал Говор. – Я вам скажу, в чем дело: они все суеверны, Серегин. И боялись – ну, что мы их сглазим, например. А?
Рогов улыбнулся.
– И вам… не надоело жить?
– Нет, – сказал Рогов. – Мне хочется еще полетать. Только не так далеко. На ближних орбитах. Все-таки в конечном итоге лежать хочется в своей планете.
– «В своей планете»… – пробормотал Говор.
Засунув руки в карманы, он пересек кабинет по диагонали. Локти смешно торчали в стороны. В углу он постоял, опустив голову. Резко повернулся. Снова зашагал – на этот раз быстрее, резко ударяя каблуками.
– Лежать – в своей – планете, – повторил он громко, раздельно. Вытащив руки из карманов, он широко расставил их и резко опустил, хлопнув себя по бедрам.
– В своей планете! – крикнул он. – А? Каково?
В следующий миг он оказался возле пилота и неожиданно сильно ударил его по плечу.
– Этого не обещаю! – сказал он торжественно и помахал ушибленной ладонью. – Насчет своей планеты.
Рогов покосился на него.
– Думаете, не выдержу в рейсе?
– Нет, не это. Но похоже, что вам не суждено лежать в земле.
– Жаль, – сказал Рогов. – Где же?
– Нигде. Жить. Просто жить. Потому что все, что вы тут рассказали, а мы – поверили, чертовски смахивает… На что это смахивает, Серегин?
– На элементарное бессмертие, – сказал Серегин по обыкновению коротко и сухо.
– Да, – торжествующе сказал Говор. – Вот именно.
5
Во взгляде Говора было такое ликование, словно это именно он, а не кто-нибудь другой, обрел бессмертие.
– Но, я вижу, Рогов, вы даже не очень взволнованы? Ничего, это придет позже, а пока продолжим. Отвечайте, где вы это подхватили?
Рогов задумчиво взглянул на свои ладони.
– Ну, быстрее. Надеюсь, там у вас нет шпаргалки? Итак, я имею в виду бессмертие. Когда вы… Ну, когда вы перестали стареть, что ли. Одним словом, когда вы это почувствовали?
Рогов покачал головой.
– Не знаю. Откровенно говоря, я и сейчас ничего не чувствую.
– Абсолютно ничего?
– Чувствую, что все в норме.
– Так, чудесно… Попробуем иначе. Эти два друга – те, которые погибли, – где вы с ними летали?
– Это был многоступенчатый рейс. Он так и называется. Мы были возле трех звезд. Планеты могу перечислить.
– Успеется. И высаживались?
– Само собой.
– И облучались? Вспомните, это очень важно…
Рогов пожал плечами.
– Хватало всего.
– Так… Есть ли подробные дневники экспедиции, журналы?
– Вряд ли они сохранились. Нас ведь потом спасли просто чудом. Корабль погиб. Там были довольно каверзные места, в этом рейсе. Такие хитрые трассы… Очень хорошо, что теперь на такие расстояния ходят в надпространстве.
– А вы не пробовали?
– Я, наверное, консерватор, – сказал Рогов. – Это не по мне. Люблю трехмерное пространство. Выше – для меня чересчур сложно.
– Мы отвлекаемся, – сказал Говор. – Значит, объяснить, где именно с вами произошло это, вы не в состоянии?
Рогов покачал головой.
– Надо повторить этот рейс, – сказал Серегин. – Рогов, вы пошли бы снова по этой многоступенчатой трассе? Без вас мы не восстановим всего. – Рогов, подумайте! – сказал Говор.
– Пожалуй, я пойду, – ответил пилот.
– Хорошо, хорошо, – сказал Говор. – Но это позже. Вы же понимаете, Серегин: такая экспедиция даже в самом лучшем случае может рассчитывать примерно на один шанс из ста тысяч. Готов спорить, что они облучились – а я уверен, что они облучились чем-то, – не на основной трассе. Вернее всего, было даже не одно облучение. Комплекс их. Сочетание. И вот это сочетание произвело то действие, которое мы пытаемся… Нет, полет – это потом. А в первую очередь мы должны установить, что же за изменения произошли в организме Рогова. Для этого мы его исследуем. Фундаментальнейшим образом исследуем.
