к пляжу. Марина же лениво потянулась к пачке сигарет, закурила и перевернулась на живот, уронив спинку шезлонга в горизонтальное положение. Ей нравилось жить здесь, нравилось то спокойствие и расслабленность, что охватили ее. Даже жара переносилась на удивление легко, не вызывая никакого дискомфорта. И ребенок в полном восторге, ему здесь нравится, он выглядит абсолютно счастливым…
Но тогда почему ее постоянно гложет мысль о поездке в Россию, почему здесь, как нигде больше, она ощущает тоску? Почему именно здесь ей так часто снится Малыш?
Уже ночью, лежа в объятиях Хохла после его ненасытных домогательств, Коваль вдруг произнесла:
– Женя, мы на следующей неделе летим в Москву.
Хохол, уже расслабленно дремавший, подскочил так, словно его ударило током:
– Что?!
– Не ори! Ребенка разбудишь! – шепотом приказала Марина, садясь в постели.
– Я так надеялся, что ты выбросила из головы эту дурь, особенно после встречи с Бесом в Бристоле! А ты снова за свое?! – Он навис над ней, сверкая глазами и еле сдерживаясь, чтобы не орать. – Что ты за человек, Марина?! Почему не можешь успокоиться?! Зачем тебе все это нужно?!
– Я хочу проведать могилу мужа, и даже ты не помешаешь мне сделать это! – отрезала Коваль, протягивая руку к сигаретам и зажигалке. – Я не была на могиле Егора три года!
– Да?! А тебе никогда не приходило в голову, как будет выглядеть твое появление там, а?! В качестве кого ты туда поедешь?! Ты знаешь, что рядом с его могилой есть еще и твоя собственная?! Твоя – Марины Коваль-Малышевой!
Женька вскочил с кровати и распахнул настежь балконную дверь, впуская в комнату свежий морской воздух. Хохол схватился руками за косяки двери, сжав их с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Его переполняли раздражение и злость на упрямицу, готовую сунуть голову в петлю ради сомнительной прихоти проведать могильную плиту. О том, что ему самому угрожает едва ли не большая опасность, Женька не думал, но вот мысль о том, что Марину могут узнать, выводила его из себя. Порывисто развернувшись, он шагнул к кровати, обхватил Коваль руками, прижав к груди и даже не замечая, что сигарета в ее пальцах жжет кожу на его плече, оставляя след.
– Маринка, я прошу тебя, умоляю – не надо! – хрипло заговорил он ей на ухо, лихорадочно целуя. – Я прошу тебя, ради нас с Егором откажись от этой затеи! Девочка моя, я сделаю все, чего ты попросишь, но не это… не это!
Марина вдруг вспомнила, как сама произносила эту фразу, находясь на даче у начальника ГУВД… «Проси что хочешь, Саша, но не это… не это…»
Речь шла об освобождении Хохла, в обмен на которое Ромашин просил ее руки. Он сдался, поняв, что бесполезно выдвигать такие условия женщине, привыкшей не быть ничьей, не принадлежать никому, ценящей свободу выше всего на свете. И отступил.
Но Коваль сейчас ни за что на свете не согласилась бы повторить поступок подполковника, и ее никакие мольбы Хохла не заставили бы отступить.
– Женя, прекрати. Ты ведь знаешь, что это бесполезно. – Она высвободилась из его объятий, бросила потухшую сигарету в пепельницу и осторожно прикоснулась губами к свежему ожогу на его плече. – Видишь, что наделал? Больно?
– Больно? – криво усмехнувшись, переспросил Женька, глядя ей в лицо. – Что такое физическая боль по сравнению с тем, что творится у меня внутри, в душе, а?! Больно…
– Прости… – прошептала она, прижавшись к нему и обхватив руками за талию. – Прости меня, мой мальчик…
Хохол перевел дыхание и похлопал ее по руке:
– Давай спать. Скоро утро.
– Женя…
– Не надо, Маринка. Не говори ничего, и так все ясно.
Он высвободился из ее объятий и лег, отвернувшись и сунув голову под подушку. Марина посидела еще какое-то время, потом поднялась, набросила халат, валявшийся на пуфе перед зеркальным столиком, и, прихрамывая, пошла на террасу, прихватив по дороге из кухни бутылку текилы, стакан и оливки в стеклянной баночке.
Опустившись в плетеное подвесное кресло, она откупорила бутылку, плеснув напиток в стакан почти до края, открыла оливки, которые мастерски солила Корнелия, забросила в рот пару штук и задумалась. Возможно, Женька прав в своем упрямстве и нежелании ехать в Россию. Но и терпеть мучительные сны и тупую, ноющую тоску тоже сил нет. Избавиться от этого можно только одним способом…
Через две недели Женька привез авиабилеты и паспорта с российскими визами, молча бросил их на колени сидевшей перед телевизором Марины и сразу вышел из дома, забрав Егора и направляясь с ним в сторону пляжа. Выйдя на террасу, Коваль увидела, как они с сыном сталкивают в воду лодку Кристаса, как Женька берет весла и усаживает Егора на скамью.
Вечером, когда они вернулись и сидели за столом, ужиная, Марина внезапно встала, подошла к Женьке сзади, обняла его за шею:
– Спасибо, родной. Я никогда этого не забуду.
– Забудешь, – буркнул он. – Но мне по фигу. Хочешь – получаешь. Ты всегда так делала.
– Не переживай, все будет хорошо. Я тебе обещаю.
Но Хохол слишком долго жил с ней, чтобы поверить. И слишком хорошо знал манеру своей любимой обострять все до крайности. Он тяжело вздохнул и, освободившись от ее рук, вышел на террасу, закурил, глядя на спокойную морскую гладь, простирающуюся до самого горизонта. Садилось солнце, и его красноватый бок уже почти совсем скрылся. На небе отчетливо вырисовывались яркие полосы.
«Завтра будет ветер», – отрешенно подумал Хохол, затягиваясь дымом.
Часть II
Возвращение
Огромные белые облака из иллюминатора самолета казались пуховыми перинами, разложенными для просушки на жарком летнем солнце. Именно так поступала старая баба Настя, проветривая постели после долгой зимы и готовя их к новой зимовке. Хохол напряженно смотрел вниз, а облака все не кончались. В среднем кресле мирно спал Егорка, а рядом с ним дремала Марина, вытянув в проход больную ногу. Женька нервничал и сам не мог понять причину. Злость на Коваль, заставившую его лететь в Москву, прошла, но на душе все равно лежал камень. Что-то должно было случиться, что-то такое, чего ни изменить, ни предотвратить он, Хохол, не сможет.
Проснулась Марина, сладко потянулась всем телом, как кошка:
– Жек… долго еще?
– Нет, минут через двадцать уже сядем. Надо Егора будить.
– Пусть пока поспит. А ты чего такой мрачный, а? – Она дотянулась до его лица и погладила по щеке. – Жень…
– Да нормально все, – отмахнулся Хохол, отметив про себя, что не смог справиться с эмоциями и чуткая Коваль сразу уловила перемену в его настроении.
– Сейчас сразу к отцу, в душ, поспать – и потом поедем по Москве, я Егору обещала. – Марина снова потянулась и вернула спинку кресла в вертикальное положение. – Ты знаешь, у меня так на душе спокойно, – призналась она, глядя на Женьку широко распахнутыми глазами. – Уже давно так не было…
«Значит, с ней все будет в порядке, – с облегчением подумал Хохол. – Иначе она чувствовала бы – всегда знала, когда что-то с ней должно случиться».
И все бы ничего – и перелет, и первые шаги по трапу в Домодедово…
Однако произошло то, к чему ни Марина, ни Хохол оказались не готовы.
Коваль уже прошла таможенный контроль, выслушав от хмурого таможенника дежурное «Добро пожаловать», взяла за руку Егорку и встала чуть поодаль, ожидая Женьку. Но тот застопорился. Молодая таможенница сличала фотографию в паспорте, то и дело поднимая глаза на невозмутимого Хохла, потом смотрела куда-то под стойку, на которой лежали документы. Марина ощутила какой-то холодок и неприятное чувство, постепенно захватывающее ее всю. Она вдруг поняла, что совершила самую большую
