нам некогда разбираться. Была драка, и вот её участники. Или родители платят штраф, или детки-хулиганы идут в тюрьму — до окончания следствия!» — «Но это же дети!!!» Моти пытался остановить Тима, изумлённо воскликнув: «Тимми! Ты что?! Ведь Бенци наш коллега! В армии мы разве не вместе служили? Его сын тут избитый еле сидит, а ты… Как ты можешь?!» — «Мотеле, если ты не можешь защитить своих сыновей от нападок этих… позволь мне этим заняться! — тихим голосом прошелестел Тим, подойдя к Моти вплотную, и, приобняв его за плечи, отвёл в сторону. — Ты что, дурачок, хочешь за них обоих большой штраф заплатить? Их подвиги очень больших денег могут стоить, пойми! Денег тебе не жалко? Да ты что, забыл, кто твои дети, которых ты обязан защищать? Отец называется! — презрительно протянул Тим и тут же прошипел: — Молчи и ничего не говори… Я всё, что надо, сделаю, выполню уж, так и быть, твой отцовский долг… В конце концов, я тебе, от имени нашего босса… э-э-э… приказываю…» Моти обмяк и, оторопев, молчал, не смея взглянуть на Бенци и на раввина из йешивы. Он отвернулся и уставился в стену, стараясь ни на кого не смотреть. В тесной казённой комнатке полицейского участка Бенци ни разу не посмотрел на Моти, от стыда готового сквозь землю провалиться.
…Когда Моти привёз домой вызволенных (не без помощи Тима — даже без штрафа!) из полиции сыновей, встревоженная Рути встретила их у калитки: «Мотеле, что случилось? Что с нашими мальчиками? Мне Туми звонил, сначала я не поняла… Он что-то говорил, что наших мальчиков хотели обвинить в чём-то ужасном… Что их чуть камнями не закидали… Он говорил, что он не допустил, чтобы наших мальчиков в чём бы то ни было обвинили, потому что они априори пострадавшие… я не поняла, от чего они пострадали…» — «С нашими мальчиками ничего!.. Другие пострадали — от их глупости, непонятной жестокости и хулиганства… — от гнева и стыда Моти едва мог процедить это сквозь зубы. Его лицо было неестественно серым, таким Рути его никогда не видела. — Учинили безобразие в Меирии, возле йешивы hилель с дискменами и с записями Виви Гуффи… Какого-то чёрта их туда понесло, в Эрании им негде развернуться! На всю улицу завели его хулиганские песенки… А потом — это побоище… Вот меня и вызывали в полицию!.. А как они избили — ногами! — сына Бенци! Приёмы каратэ на нём отрабатывали… Бедный мальчик!
Красивый мальчик… был… — и что они с ним сделали!!!.. А ну, рассказывайте, за что вы били ногами мальчика, который вам ничего не сделал? Вы же первые всё это начали, сами признались!» — «А чего он полез со своими советами? — начал Галь. — Указывать нам посмел: прекратите, ребята, вы же мешаете! — и он зло передразнил спокойный примиряющий басок парнишки. — Мол, пожалуйста, идите куда-нибудь в Парк, слушайте, что хотите, сколько хотите, но не здесь, не у нас!» — «Ну, и что?
Это основание избивать человека ногами?» — «Потому что он хотел нам показать, какой он хороший, а мы перед ним — грязь! Мешаем ему, видите ли, мракобесие изучать!» — «Ничего подобного, вот этого-то я и не заметил! По твоему же рассказу…» — «И вообще! — взвизгнул Гай. — Слабак! Так ему и надо! Ещё чуть ли не брататься с нами хотел. Говорит: мол, зачем нам ссориться… можно же и по- хорошему, как между нормальными людьми! Это они-то нормальные люди, досы пейсатые?!! Вот это нас больше всего и завело!» — «А когда мы ему врезали, пейсатому ничтожеству, он аж окровянился и упал, как куча дерьма… его дружки тут же на нас и накинулись… нормальность свою нам показать решили! — Галь презрительно хмыкнул.
— Мы же знали, об этом и в газетах пишут, что если бы мы чуть промедлили, они бы нас камнями закидали…» — «Пришлось им попортить фотокарточки!» — удовлетворённо выкрикнул Гай. — «Но вы же его изуродовали! И не только его! А они вам ничего такого не сделали!» — «Ничего, этой пейсатой дряни только полезно!
Больше не полезет брататься с нами! Пусть знает своё место, кривоносая сволочь!
А он — сварливо взвизгнул Галь, указывая на отца, — ещё хотел сначала этих досов домой отвезти, а нас потом!..» — «Добрый он у нас очень!.. к кому не надо…» — подал голос Гай. — «Что-о-о?!» — рявкнул Моти и, себя не помня, подскочил к близнецам и влепил подвернувшемуся под горячую руку Галю звонкую пощёчину. Тот сразу же схватился за багрово вспыхнувшую щёку, сверкнув на отца глазами, в которых вспыхнули злые слёзы.
Рути пронзительно закричала. Гай опасливо отошёл на пару шагов… А Моти уже больше ничего не видел, только расширенные чёрные глаза дочки Ширли, которая стояла на ступеньке лестницы и со страхом смотрела на происходящее…
Весь вечер Рути рыдала в спальне, и он бегал, подавая ей воду, успокоительные капли… Улучив момент, позвонил Бенци и долго извинялся, предложил деньги на лечение мальчика, если потребуется, возместить затраты на штраф. Бенци, конечно же, гордо отказался. Несколько дней после этого Моти боялся посмотреть Бенци в глаза, да и тот избегал общения с ним.
В тот вечер близнецы заперлись в своей комнате и не вышли оттуда до завтрашнего утра, пока Моти не ушёл на работу… Даже свою любимую музыку включить не посмели… Назавтра вечером он с удивлением увидел, что у Гая под обоими глазами переливаются синим и красным солидные фингалы, но спрашивать, откуда такое украшение, уже не решился.
Только через несколько недель, когда он хотел за что-то наказать Галя, к нему подошёл Гай и, опасливо оглядываясь на своего близнеца, попросил лучше наказать его, а не брата. Моти всё понял и не стал никого наказывать.
Через пару дней кто-то из коллег положил перед ним на стол сложенную вчетверо газету. Одна из маленьких заметок была обведена жирной чёрной линией. Моти прочёл:
Моти снова и снова перечитывал коротенький текст, не в силах избавиться от чувства стыда за своих сыновей и за недобросовестного репортёра, до такой степени исказившего факты…
Ширли медленно катила на коркинете по извилистым, чуть заметным тропинкам между столиками и дотлевающими мангалами лулианичей. Ноги сами несли её в ту сторону, откуда доносились звуки задорной, чарующей музыки, которая навевала у девочки неясные, но очень приятные воспоминания из раннего детства, и громкие детские голоса. Незаметно она оказалась на широкой асфальтированной аллее, огибавшей Лужайку пикников. По этой дороге в разные стороны катили на коркинетах, скейтбордах и роликовых коньках 7-9-летние дети коллег её отца. Немного сбоку несколько мальчишек 10–11 лет соорудили импровизированные ворота для игры в флай-хоккей.
Эту игру завезли в Арцену дети выходцев из Америки и Австралии. Шайбу в этой игре заменяла летающая тарелка, а вместо коньков использовали скейтборды, на которых игрокам то и дело надо было перепрыгивать через специально установленные препятствия. Ширли остановилась посмотреть на игру мальчишек: у них в Далете флай-хоккей только-только входил в моду.
Внимание Ширли привлекло не совсем обычное зрелище. Посреди широкой дорожки нёсся высоченный, широкоплечий бородатый взрослый парень на странной помеси коркинета с необычным скейтбордом, имеющим форму гигантского вогнутого овала. Он широко улыбался озорной улыбкой, его ярко-синие глаза по-мальчишески сияли. Если бы не борода, так и могло бы показаться: мальчишка, увеличенный до габаритов очень крупного взрослого мужчины, дорвался до любимого развлечения — и
