м-м-мы взрослые люди, у нас наши важные дела!..
Вот, новый ресторан «Таамон-Сабаба»! Какие обалденные штуки там подают! Маманька так не умеет готовить. Мы любим иногда туда захаживать. Не всё же в пабе у Оде-де-де… да…» — запинаясь, принялся объяснять Гай. — «И ни-ни-к-к-кому н-не д-д-дано посягать н-н-на н-н-наши права свободной личности! — вдруг раздражённо и напыщенно воскликнул Галь, у которого ещё сильнее, чем у брата заплетался язык.
— Ра-з-з-ве не так?» — «Так-так, мальчики… — пробормотал Моти и вдруг, совершенно неожиданно и для себя, и для близнецов, добавил: — Особенно если вы не посягаете ни на чьи права таких же свободных личностей… э-э-э… членов семьи и соседей не слушать во время их серьёзных занятий вашу музыку, да ещё гремящую на всю улицу!.. Разве не так? Вам ведь в голову не приходит, что отец и дома работает, и ему необходима тишина…» Галь сверкнул глазами, но ничего не сказал, только качнулся и ухватился за брата. Ширли хотела что-то сказать, но перехватила свирепый взгляд Галя, который ещё и украдкой показал ей кулак. И она решила поговорить с отцом позже.
Моти спросил с самым безразличным видом, глядя как бы в сторону: «Как я понимаю, вы были в Парке с вашим приятелем Тимом? Так, или нет? И где же он? Где его шикарный «Мерс» модного цвета гнилого болота?» — «Ну, dad, ты ж понимаешь! Спас-с-сибо ему за-за-за т-т-то, что он подвёз нас сюда!.. А с-с-счас… Ему необходимо беречь своё здоровье? он должен рано ложиться спать — и рано вставать…» — «Тогда что он делал с вами вместе в густых…» — начала Ширли, но Галь резко её прервал:
«Нам неинтересно, что тебе у замшелых фанатиков, под пагубным влиянием досов примерещилось! И daddy, мы думаем, тоже! Поэтому если ты помолчишь, умно сделаешь! И здоровью полезнее! По-нят-НО?» — выкрикнул Галь последнее слово страшным голосом, и глаза его сузились, превратившись в две острые ледышки. Он приблизил своё свирепое, покрасневшее от ярости лицо к личику сестры, на котором отразился испуг, смешанный с отвращением. Моти не мог не вмешаться, хотя ему так и осталась непонятна истинная причина внезапной вспышки ярости сына, который только что выглядел таким довольным и торжествующим: «Да что это ты? Снова за старое? А ну-ка, мальчики, садитесь сзади. А ты, Ширли, правильно — вперёд…
Едем скорее домой!» — «И как т-т-ты од-д-д-еваешься! С-с-совсем с-с-с ума сошла!» — «Не ваше дело!» — отрезала Ширли, поспешив сесть рядом с отцом. Но когда он выезжал на проспект, ведущий в Далет, он услышал, как Галь нагнулся вперёд и тихо, угрожающе прошипел прямо в ухо сестре: «И ва-а-ще мо-мо-мол-чи, о чём по-по-по-нятия не имеешь! А ля-ля-ляп-нешь к-к-кому — пеняй на себя…» Ширли ничего не ответила, только задрожала, как от озноба, и подумала: «А ведь как хорошо начинался вечер! Каким великолепным обещал быть этот концерт!.. Как отлично мы повеселились! Какие они чудесные! И что за люди в «Цлилей Рина»! Если бы не украденные мелодии…» Она только произнесла мрачным голосом загадочную фразу, которую Моти в тот момент не понял, а потом часто вспоминал: «Ну, неужели же им удастся проглотить мир этой прекрасной музыки, неужели же ему когда-нибудь придётся исчезнуть?»
Семья Блох сидела за обедом. Рути внесла из кухни запотевший кувшин с компотом и блюдо с фруктами.
Галь вытащил откуда-то и разложил на обеденном столе свежий номер «Бокер-Эр». Он глубокомысленно морщил лоб, шевелил губами, демонстрируя усилия по поиску нужной статьи, долго и важно шуршал желтоватыми упругими страницами, распахнув газету почти на пол-стола, чуть не залезая страницами в тарелку сестры. Гай, сидевший с другой стороны от него, подпрыгивал на месте и подталкивал брата: «Ну, скорее же!
Я не могу приняться за десерт без последней статьи нашей Офелии!» — «Да, братик, ты прав: нет ничего лучше, чем приправить десерт этой поучительной статьёй!» — важно отвечал Галь. Рути прикрикнула на мальчишек: «Что за поведение во время обеда? Что за газеты на обеденном столе? Уберите немедленно! И что это за наша Офелия? Кто она вам — тётя, бабушка?!» Слова матери мальчишки встретили громовым хохотом: «Ну, маманька, ты даёшь! Молодая красивая женщина — и бабушка! — захлёбываясь от хохота и вытирая глаза, восклицал Галь. — Да она моложе тебя!.. Выглядит…»
Рути растерялась, не зная, как реагировать, беспомощно посмотрела на мужа и пролепетала: «Моти, почему ты молчишь?» С Моти в последнее время творилось что-то неладное: он стал молчаливым, улыбка почти исчезла с его лица, чёрные красивые глаза потухли. Порой при взгляде на сыновей в глазах появлялось выражение загнанного оленя. Рути пыталась выяснить, в чём дело, но он каждый раз бормотал что-то насчёт того, что устаёт: мол, много работы навалилось. Даже Ширли не решилась поведать ему о произошедшем на ханукальном концерте. Моти заметил, что Галь угрожал сестре — это его насторожило и даже напугало, но и он не решился поговорить с дочкой, только догадывался: что-то сильно подействовало на впечатлительную девочку, отрицательные эмоции перевесили положительные. Но что так напугало её? Неужели это каким-то образом связано с тем, что в тот же вечер в Парке крутились близнецы, а может, и Пительман с ними. Однако, он категорически не желал иметь дело с Пительманом: себе дороже! Поэтому на возглас жены он ответил молчаливым, беспомощным пожатием плеч.
Наконец, Галь воскликнул: «Вот оно! Слушайте: это очень важно знать каждому элитарию! — и он принялся читать, делая акцент в подходящих, с его точки зрения, местах, при этом многозначительно и насмешливо поглядывая то на сестру, то на родителей.
«Как известно, завсегдатаи Лужайки «Цлилей Рина» — религиозная публика из эранийского пригорода Меирии, а также наезжающие в наш город в дни концертов группы «Хайханим» гости из горного посёлка Неве-Меирия и из Шалема. Всем направлениям в музыке они предпочитают «хасидскую музыку», а именно — одно из странных её направлений, которому они присвоили название «хасидский рок». А ведь видные психологи и музыковеды (из них самый известный Клим Мазикин) утверждают, что «хасидский рок» — своего рода звуковой наркотик возбуждающего действия.
Стоит только обратить внимание на поведение зрителей на этих концертах! Так называемые «музыкальные композиции» сопровождаются странными «танцами», во время которых они разделяют мужчин и женщин смехотворной перегородкой, живой изгородью.
Но изгородь не мешает им кидать друг на друга нескромные (чтобы не сказать — похотливые) взгляды, что ещё больше возбуждает животные инстинкты. Те, кто пасётся в «Цлилей Рина», не имеют никакого понятия о равенстве полов, поэтому женщинам для танцев отвели столь тесный закуток, что там они могут только нелепо топтаться, то и дело толкая друг дружку. Это вызывает доходящие до крикливых потасовок скандалы (и как они свою «музыку» слышат за этими криками?). А может, причина совсем в другом? Вот где стоило бы поискать нашим поборникам морали!
Думаю, выяснилось бы много интересного… — Галь скроил гримасу, скромно потупившись и закусив губу, после чего продолжил: Кто хоть раз увидел эти странные «танцы» на концертах хасидской так называемой «музыки», того не могут обмануть их ханжеские призывы соблюдать скромность в одежде. Да и скромность ли это?! Или, может, попытки таким извращённым способом привлечь внимание?..» Тут уж Рути не выдержала: «О чём это она?!.. Да что она понимает в традициях!..» — «Мать, помолчи, дай дочитать. И не советую тебе оскорблять любимицу эранийских элитариев! А уж понимает она побольше твоей родни… э-э-э… Беседер, всё-таки родня!.. — скроил гримасу сын, похожий на её очень религиозного отца. — Офелия больше тебя понимает в жизни и в искусстве! Ты, что, считаешь, что разбираешься в современных направлениях музыки лучше Офелии Тишкер? Или, может, лучше самого Клима Мазикина?! Ты эту свою музыку изучала, когда до современных течений в культуре общество ещё не доросло. На чём ты выросла, лучше не вспоминать!.. Скажи, ты проходила требуемую переквалификацию в духе струи?» — «А у Тишкер есть музыкальное или другое образование по искусству?» — поинтересовалась Рути. — «Да! — запальчиво выкрикнул Гай. — Она очень-очень эрудированная во многих вопросах!
Нам Тимми о ней рассказывал! И вообще!.. Со стороны виднее!» — «Она ссылается на самого Клима Мазикина! Понимаешь? — прошипел Галь и, досадливо махнув рукой, продолжил чтение: «Недавно нам стало известно, что так называемые «артисты» Гилад и Ронен предложили своим слушателям и поклонникам новый страшный звуковой наркотик — шофар. Они приспособили наркотические свойства его шаманской акустики не только для лишённых нормального человеческого смысла «ткуа» и «труа». Они попробовали на шофаре воспроизвести и так называемые «мэ-мэ-лодии». Существует мнение, что у духовенства бараний рог, называемый шофар, с древнейших времён используется для самых тёмных и фанатичных почти языческих служений и для запугивания своей невежественной паствы…» «Ну, конечно,
