— Что же за человек такой?
— А такой! Мы с ним всю жизнь друг дружку любили, только он потом учиться уехал...
— Опять же уехал! — усмехнулась подруга. — Значит, не больно ты ему нужна была.
— Вот и нужна! — с гордым вызовом сказала Настя. — Никому, может, и не нужна, а ему нужна. Только позови я...»
По всем правилам, славный парень Егор должен был вот тут же расплеваться с этой блядью — на, держи свои фотки, отдай мои письма, — и отбыть обратно в город, где учился на инженера.
И там жениться на хорошей девушке, вроде моей Устеньки Айнукан, станционной смазчицы с Седого Озера.
Но автор рассказа сыграл не по правилам: «...И вдруг он приметил на темном фоне леса темную фигурку, пробирающуюся по целине к дороге.
— Егорка! — будто из-за края света донесся до него Настин голос.
Егор видел, как Настя оступалась, падала, упиралась руками в снег, чтобы подняться, и снова падала, косынка сползла с ее головы, куцый жакетик расстегнулся.
— Егорка! — прозвучал отчаянный, знакомый, детский голос Насти.
И этот голос упал ему в самое сердце. Прежняя маленькая Настя звала Егорку на помощь. Егор остановился, ударил себя кулаком в грудь и кинулся ей навстречу».
За моей спиной то и дело взвывали дизели, подъезжали к остановке и вновь отъезжали автобусы. Шаркали метлами дворники, щебетала детвора, матюгали друг друга пьяницы.
А я стоял, как вкопанный, у газетного стенда. И в который уже раз перечитывал рассказ «Любовь», присланный на конкурс «Комсомольской правды».
Теперь, спустя много лет, я, конечно же, отчетливо вижу все очевидные слабости этого рассказа.
Да и сам автор наверняка знал цену своему раннему опусу. Во всяком случае, в более поздние годы я не встречал в томах его избранного рассказа «Любовь»: хотелось перечитать, а там и не было.
И еще, вполне вероятно, что рассказ Юрия Нагибина взял меня за душу вовсе не своими художественными кондициями, а просто-напросто оказался созвучным драме сердца, переживаемой тогда молодым и доверчивым читателем: ушла любовь, а новая еще не пришла, а прежняя еще не вернулась...
У меня не было адреса в Москве, не было денег, не было любви.
Смаргивая слезы, перечитывал я рассказ «Любовь» на газетном стенде.
Вскоре я опять уехал на Север. Хотя неурядицы моей жизни начались именно там, я прикинул, что, согласно солдатской примете, в одну и ту же воронку второй снаряд не ложится, стало быть в ней и надобно окапываться.
Да и куда мне было еще податься?
Жизнь начиналась с нуля.
В ту пору я еще не знал, что это — дар небес, что судьба как раз и держит в запасе для неудачников, для несчастливцев такой вариант: отмети прошлое и начни всё сначала — с чистой страницы.
Эта возможность иногда выпадает человеку даже в более зрелые годы — раз, а то и два, — покуда у него еще есть возрастной ресурс, место для разбега.
И при всей горечи неудач, которые оставляют на сердце уже никогда не заживающие рубцы, душа бывает окрылена самой восхитительной возможностью: начать всё сначала, в полную силу, с опорой на опыт, в надежде на удачу, на счастье, ну, должно же оно когда-нибудь
Редактор выходившей в Сыктывкаре газеты «За новый Север» Алексей Иванович Усов предложил мне должность собственного корреспондента в Ухте. Вполне приличная зарплата, плюс северная надбавка, плюс гонорар.
А республиканское радио, сообразив, что открывающийся в Ухте корреспондентский пункт избавляет от лишних хлопот, предложило моей жене Луизе (она училась заочно на 3-м курсе театроведческого факультета в ГИТИСе) работу радиокорреспондента, снабдив огромным, как сундук, обшарпанным магнитофоном «Днепр». Тоже — зарплата, гонорар. Эко мы разбогатели!..
В Ухте, в новом кирпичном доме на Октябрьской улице, под корреспондентский пункт выделили квартиру в первом этаже. Две комнаты, кухня, все удобства, телефон. Намыкавшись по чужим углам, коммуналкам, общежитиям, мы были в восторге: прыгали до потолка в пустых гулких комнатах, еще пахнущих свежей побелкой.
До обеда я успевал провернуть все свои собкоровские дела: написать репортаж, надиктовать стенографистке в Сыктывкаре срочную информацию в номер, договориться с людьми о завтрашних встречах.
А после обеда, после короткого сна, я снова садился к тому же письменному столу, ощущая себя при этом как бы совершенно другим человеком: иная частота дыхания, иные мысли, иной взгляд на мир, иной почерк...
При этом я не испытывал никаких неудобств от этого раздвоения личности. Я просто писал
Московские газеты доставляли в Ухту самолетом. Я получал их день в день, просматривал с интересом: ну, каков урожай на целинных землях?.. что еще замышляют в Совете Безопасности?..
В «Комсомолке» от 27 ноября пятьдесят четвертого было следующее сообщение:
Даже трудно сейчас передать, сколь озадачен я был этой новостью.
То есть, у меня, конечно, не возникло чувства протеста по поводу того, что мне дали вторую премию. Я уже знал, что первые премии для того и существуют, чтобы их не присуждать. Да я и на третью-то не больно рассчитывал. Я был горд и счастлив тем, что мой немудрящий рассказ получил столь высокую оценку и сделал теперь меня знаменитым на всю страну... Вот уж, наверное, и маму кто-нибудь обрадовал с утра этим сообщением. И вся наша коммунальная квартира в Марьиной Роще, поди, обсуждает событие: ну да, который тут жил, а потом уехал — он самый... И в Литературном институте только и разговору, что о моей премии...
Но все эти приятные чувства, касающиеся лично меня, меркли перед очевидной промашкой жюри: Юрию Нагибину — вторая премия?..
За рассказ, над которым я плакал горючими слезами? За рассказ, который подтолкнул меня к самому важному решению в жизни: плюнуть на московскую прописку — и уехать на Север?..
Нет, это шло вразрез с моими представлениями о справедливости.
Шапку в охапку — ведь в ноябре здесь уже сугробы, морозы под тридцать, — и бегом на почту.
Бревенчатый сруб, сохранившийся с тех лет, когда в эту глухомань пришли первые геологические партии, стоял на взгорке, на слиянии речки Чибью с рекою Ухтой.
Мне бы дать в «Комсомолку» телеграмму с ехидцей, с подначкой: что, мол, ребята, сэкономили на первой премии?..
Но я был настроен серьезно и, после долгих раздумий, написал на бланке такой текст:
Справедливость была хотя бы отчасти восстановлена. Позже я лишь уповал на то, что глупая телеграмма из Ухты затерялась в лавине редакционной почты и не достигла адресата.
Через год в Сыктывкаре вышла моя первая книга. Конечно же, она называлась «Стужа» — по рассказу, получившему премию на конкурсе «Комсомольской правды». В дальнейшем я тоже, как и Нагибин
