— я искренне верю в магию слова — именно они остаются в памяти. На самом деле, он больше молчал и никогда не подавал коротких реплик. Он ждал, пока все выскажутся, то есть, когда ситуация, которая в начале разговора каждому казалось ясной, запутывалась вконец. Это как наложить один на другой несколько слайдов одной местности, снятой разными фотоаппаратами с разными объективами и под немного разными углами. Каждый добавил свой слайд, и прозрачная картинка стала мутной и темной. Вот тогда все взгляды обращались к Ляхову, и он бросал свое обычное: «Можно я тоже скажу?» И начинал своим высоким, почти срывающимся голосом, как будто он очень волновался, хотя взгляд его, спрятанный под козырек белесых бровей, оставался спокойным и уверенным И это было, как если бы он все наши слайды подгонял один под другой: какой-то укрупнял, какой-то уменьшал, совмещал контуры, убирал случайное — и мутная картинка вдруг становилась резкой. И в том видении проблемы, которое становилось нашим общим, каждый и узнавал свой кадр, и признавал то, чего не видел раньше.
Из всех нас, двадцатилетних интеллигентных мальчиков, только в Ляхове читалось блестящее будущее. Начальник Аналитического управления — это как минимум. А вообще — начальник разведки. Если не всей Конторы.
Мы втроем — Ромка, Лешка и я — проходили подготовку на закрытой даче в подмосковной Балашихе. Наш тогдашний куратор — бывший смершевец, коренастый, немногословный, хитрый, с непохожей на настоящую фамилией Иванов — называл нас «три мушкетера». Однако вместе с нами четвертой готовили и мою первую жену Риту. Когда я обратил внимание Иванова на это несоответствие, он только бросил: «Дюма вообще за скобкой оставил главного героя! Небось, не глупее тебя был».
Лесная школа — будущий Институт им. Андропова — была по соседству с нашей дачей, но там готовили разведчиков, которым предстояло работать под прикрытием: в посольстве, в торгпредстве, корреспондентами. А из нас готовили нелегалов — людей с выдуманными биографиями и поддельными паспортами. Почему к нам затесался и Ромка? Было же ясно, что его работа, работа аналитика и руководителя сложных операций, — кабинетная. Наверное, потому что он сам этого хотел, а высокие начальники, которые прекрасно понимали, чего Ляхов стоит, во имя того же блестящего будущего решили дать ему понюхать пороху. Чтобы он на своей шкуре знал, каково работать в поле.
Однако все получилось не так, как нам тогда виделось.
Рита погибла четыре года спустя в Сан-Франциско, я перебрался в Нью-Йорк, основал преуспевающее турагентство и женился на Джессике.
Это я так легко, скороговоркой, об этом говорю. А на самом деле, я от смерти Риты с детьми так и не оправился, и неизвестно, приду ли вообще когда-нибудь в норму.
Лешка Кудинов лет пятнадцать с успехом работал в разных странах, пока чуть не погорел в Лондоне, где судьба свела нас на одной операции. Так что теперь Лешку использовали на небольших разовых заданиях.
Ромку же забросили в ФРГ под видом эмигранта по еврейской линии. Вряд ли он сам принадлежал к маленькому гонимому племени, хотя внешность у него была экзотической и подходила под любую национальность. Просто тогда евреев в КГБ старались не брать. И это притом, что в золотой век советской разведки, между двумя войнами, евреев в ней было больше, чем сейчас в Моссаде.
Однако после окончания подготовки Ляхов женился на профессорской дочке Лине Вольдман. Ее отец вел класс альта в Московской консерватории, но, несмотря на это, сама Лина училась на дирижерско- хоровом в Институте им. Гнесиных. В консерватории, как она считала, по ее специальности учиться было не у кого. Эта деталь, наверное, незначительна — я просто говорю все, что помню, а про Лину помню совсем немного. Короче, Ромка с Линой поженились, хотя особых нежностей между ними мы не наблюдали даже в их медовый месяц. Не буду врать — мы об этом с Ляховым никогда не говорили — я не знаю, сыграла ли какую-либо роль в этом браке Контора. Если да, то снимаю шляпу — подобрать пару столь странному существу, как Ромка, было непросто. Разобраться в этом вопросе — если предположить, что он меня почему-либо вдруг заинтересовал бы, — времени не было. Мы с Ритой уехали на Кубу, где нас готовили для заброски в США под видом кубинских диссидентов, а Ромка с Линой, якобы, эмигрировали по еврейской линии.
Официально в Израиль, но до него они тогда не доехали. С перевалочного пункта в Вене они перебрались в Германию, в Ганновер — не знаю, насколько во всем этом участвовала Контора. Возможно, и участвовала. Немецкий у Ромки был блестящий: отец у него был военным, и он дважды лет по пять жил в ГДР и ходил сначала в немецкий детский сад, а потом в немецкую школу. В Ганновере Ляхов — он заканчивал юридический — устроился в адвокатскую контору: поначалу по найму, но очень скоро стал партнером. Кстати сказать, в той же самой адвокатской конторе — я видел ее: белый особнячок в ряду таких же аккуратных городских вилл напротив лесопарка — работал поверенный по имени Герхард Шредер, ну, пока его не избрали канцлером ФРГ. Не знаю опять же, насколько это было совпадением, или же и здесь прошлась рука Конторы. Да и вообще, я не уверен, что Шредер работал там одновременно с Ромкой, но сам факт интересен.
Ромка сломался после августа 1991-го. Для меня распад СССР, смена строя и чистка КГБ прошли как-то стороной. Я тогда уже ощущал себя американцем. Конечно, если бы Рита с детьми была жива, мое отношение, наверное, было бы другим. Но тогда я уже был женат на американке, у нас рос Бобби. Контора меня дергала все реже, и я даже надеялся, что со всеми революционными потрясениями такую незначительность, как я, вообще оставят в покое. А Ляхов был ближе к Москве, с началом перестройки стал часто гонять туда по адвокатским делам и принимал все близко к сердцу.
Короче, зимой 92-го, сразу после ликвидации СССР, Ромка — он тогда уже был подполковником и имел с полдюжины разных наград — попросился в отставку. Контора таких вещей не приветствует: люди, сто раз проверенные и потому доверенные, знают очень много и остаются на службе до конца своих дней. Ляхова вызвали в Лес, уговаривали, его принял сам Примаков, но наш друг проявил непреклонность, которая для людей, хорошо его знающих, неожиданностью не была. В общем, его отпустили.
А дальше он с женой предпринял шаги, которые в Конторе поняты не были: у меня по этому поводу был целый ряд разговоров с нашим общим куратором Эсквайром. Ромка с Линой продали свой загородный дом под Ганновером и перебрались в Израиль. Зачем нужно было из благополучной страны уезжать в окопы? Вопрос! Вопрос не только для меня. Контора подозревала, что Ромку перевербовал Моссад. Я же убеждал Эсквайра, что Ляхов просто заметал следы. Они с Линой сохранили немецкое гражданство, так что всегда могли уехать со своей, уже третьей по счету, родины, режим в которой местами успешно соревновался с советским. Однако объединение Германии и открытие архивов Штази — Ромке пришлось участвовать в одной, а может, и не в одной операции совместно с разведкой ГДР — висели над ним как дамоклов меч. Двухпроцессорный компьютер, каким был Ляхов, не мог не просчитать этот риск.
Хотя, возможно, ближе к истине, как в итоге это часто получается, все же был не верящий в человеческие чувства, хотя отнюдь и не лишенный их Эсквайр. Иначе вряд ли четыре дня назад Ромку нашли бы застреленным в одной задрипанной гостиничке Старого Дели.
3
Знаете, о чем я думаю, когда знаю, что скоро снова увижу Лешку Кудинова? Это глупо, но я предвкушаю, как мы с ним напьемся! Лешка, наверное, мой единственный оставшийся друг в этой жизни. Я не говорю про мою жену Джессику, а также про ее маму, Пэгги, с которой у нас душевная, духовная, интеллектуальная и эстетическая близость почти такая же. Я не говорю про мою маму, которая живет в закрытом дачном поселке под Москвой, и с которой мы видимся раз в год-два. Я не говорю про кучу моих симпатичных знакомых, интеллигентных и не очень, не только в Нью-Йорке, но и разбросанных по всему миру. Это всего лишь знакомые и приятели. Я не говорю про женщин, с которыми я был по-настоящему близок, хотя, как правило, коротко. Все эти люди обо мне чего-то не знают — в сущности, не знают главного. И это, включая мою теперешнюю жену. Так что какая-то часть меня всегда настороже и готова вскочить, как вскакивает без тени сна в глазу только что мирно посапывавший пес.
А Лешка знает обо мне все. Мы видимся с ним раз в пару лет, но с ним я могу целиком быть самим собой. Пить нам с ним, в общем-то, необязательно — смысл этого процесса состоит в том, чтобы
