Лешка пожал плечами.
— Если бы мне захотели сказать.
— А ты пробовал?
— Друг мой! — устало прервал меня Кудинов.
— И вы не знаете? — повернулся я к Маше.
— «Ты не знаешь», — поправила меня она. — Нет. Я знаю еще меньше.
Согласен, это было странно. Хотя источник мог быть слишком важным, чтобы давать о нем любые дополнительные сведения. Однако, действительно, самое примечательное было то, что Контору Ромкина смерть заинтересовала. И что вообще она, можно предположить, не выпускала Ляхова из своего поля зрения все эти двенадцать лет со времени его отставки!
— Так что все-таки мы об этом знаем? — вернулся я к своему первому вопросу.
Кудинов, не меняя шаляпинской позы, сделал свободной от стакана рукой неопределенный жест в сторону Маши. Мол, доложите, младший прапорщик!
Маша же от такой чести смешалась. Со звоном поставила чашку с кофе на блюдце, вытерла руку салфеткой, прочистила горло. Я понял вдруг, что она — Лешкина подчиненная. Отвык я от их конторских игр! В сущности, я К ним и не привыкал.
— Факты такие! — Маша закинула ногу на ногу. Я готов был поспорить, она сделала это, чтобы у нее не было искушения встать для доклада начальству. — Интересующий нас человек был найден в гостевом доме «Аджай» на Мейн Базаре…
— Минуточку, — прервал ее я. — Что такое гостевой дом и что такое Мейн Базар?
— Гостевой дом — это guest house. От гостиницы его отличает более низкая цена и соответствующий уровень обслуживания. Чтобы тебе, — она как будущая жена не сбивалась со мной на вы, — было понятно, тот злополучный номер с четырьмя кроватями стоил шесть долларов в сутки. Независимо от количества проживающих — их может быть хоть десять!
— А есть ли тогда разница между таким guest house и просто ночлежкой? — справился я.
Маша окинула меня взглядом. Не знаю, насколько она разбирается в таких вещах, но на мне была тенниска от Ланвена, джинсы от Гуччи, разумеется, не из Гонгконга, а на руке мой Патек Филипп 1952 года ориентировочной стоимостью 600 тысяч долларов. Я — не сумасшедший миллионер. Эти часы я получил, можно сказать, по наследству и опять забыл, хотя и собирался положить их перед отъездом в банковскую ячейку. Надо оставить их здесь — все равно обратно лететь через Тель-Авив, а в Индии мне вряд ли предстоит играть роль американского магараджи.
— Для тебя — никакой!
Это Маша мне ответила, впрочем, вполне миролюбиво. Похоже, в таких вещах она все же разбиралась.
— А Мейн Базар?
— Одна из главных торговых улиц Старого Дели, — Маша посмотрела на меня, как бы размышляя, стоит ли пытаться выразить словами то, что описанию не поддается. — Увидишь сам.
— Ну, я вообще-то в Дели бывал,
— Если бы в том районе, ты бы запомнил.
— Хорошо, поверю на слово. Так что в этом номере за шесть долларов в сутки?
— Ваш друг, — «ваш» относилось к нам с Лешкой, — был обнаружен, потому что он утром должен был выписываться. В таких заведениях постояльцев по пустякам — типа уборки — не беспокоят. Им, предположительно, просто нужен был номер, и туда поднялся какой-то служка. Который и обнаружил труп. Предположительно.
— Где, в какой позе, одетый, раздетый? Мы что-нибудь знаем с большей степенью определенности?
Маша обратила немой призыв о помощи к Лешке. Но тот только цыкнул зубом в знак полной неосведомленности и сделал очередной глоток.
— Понятно.
Если бы мои коллеги знали о происшествии больше, кто-то неглупый из них мог бы и сообразить, кто такие сведения теоретически мог бы предоставить. В Конторе такое не приветствовалось.
— И что у нас есть, кроме названия гостиницы?
Коллеги переглянулись — слов не последовало.
— Снова понятно.
— Дата! — встрепенулся Кудинов, как дремлющий на последней парте двоечник, который услышал вопрос про дважды два. — Тело обнаружили 10 ноября. Да, и еще известно, что Ромка въехал в страну 26 октября.
— То есть он пробыл в Индии две недели, — размышляя, произнес я.
— Я же говорил, вам предстоит работать с блестящим интеллектуалом, — заметил Лешка, обращаясь к Маше.
6
Мы расправились с деловой частью только к вечеру. Узнавать про убийство Ромки мне, в сущности, было нечего, так что мы сосредоточились на легенде. Отныне меня звали Юрий Фельдман, что удостоверялось уже слегка потрепанным израильским паспортом с единственной Шенгенской визой. Сделать это, как я подозреваю, было непросто, но путешествовать с паспортом без виз вообще так же неприлично, как выйти к гостям в шляпе, но без трусов. Хм, ну ладно — Фельдман, так Фельдман! Как и следовало предположить, посмотрев на полуиспанца и славянскую блондинку Машу, евреем в нашей новообразованной семье предстояло быть мне.
Вообще, в качестве транзитной страны Израиль одна из самых неудачных. При ежедневных терактах и перестрелках контроль документов, особенно в аэропорту, здесь драконовский. Однако по каким-то своим соображениям Контора на этот риск пошла, следовательно, наши документы были безупречными. В них даже стояли отметки о том, что мы с женой по той визе посетили Грецию.
— А как давно мы живем в Израиле?
— Год, — ответил Лешка. — Потому и язык еще толком не смогли выучить.
— Толком, это как? Мои познания в иврите ограничиваются словом «шалом». Ну, если не считать слов, которые стали международными, типа «кошер» или «потц».
— Потц, это на идише, — грустно сказала Маша. Видимо, она не так давно столкнулась с той же проблемой.
— Как известно, государственным языком Израиля скоро будет русский, — успокоил нас Кудинов. — Так что вам как выходцам из бывшего СССР загромождать свою память не пристало. А тем двадцати словам, которые я выучил здесь за два года, я вас научу. Больше вам и не понадобится.
Забегая вперед, знаете, какому выражению научил нас этот эстет? «Хэвель хаволим, кулой хэвель!» «Суета сует и всяческая суета». Вы бы стали учить это раньше, чем «спасибо» или «хлеб»? Кудинов стал и заставил нас!
К шести вечера мы с Машей про нашу вымышленную жизнь, включая совместную, знали больше, чем нормальный человек вспомнит сходу про настоящую. Мы жили в Москве, потом — в Штатах (это на случай, если мой английский покажется слишком хорошим). А потом перебрались в Тель-Авив, чтобы быть ближе к моей матери. Я был специалистом по компьютерам и работал в рекламном агентстве, а Маша пока сидела дома со старой больной свекровью.
— Я не понял только одного, — сказал я, когда мы сошлись на том, что все про себя уже знаем. — А что мы должны сделать? И зачем? И как?
Кудинов издал долгий мучительный стон. Так, должно быть, кричали истребленные в XIX веке морские коровы.
— Из трех твоих глупейших вопросов ответ у меня есть только на один. Вы должны выяснить, кто, как, зачем и почему убил Ромку. Зачем все это нужно установить, не знаю — дело темное. И уж тем более, как
