и ее резкие импульсивные движения исторгли из меня все естество моей мужской силы. Горячее семя уже излилось внутрь ее тела, но ее конвульсии все еще продолжались, и несмотря на нестерпимо-сладостное чувство, я уже не мог выносить напряжения, понимая, что еще чуть-чуть — и я рискую потерять сознание. Я отстранился и раскинулся на полу, закрыв глаза и чувствуя, как расслабляется мое тело, наполняясь сладостной истомой и изнеможением.
Ощутив над собой ее лицо, я приоткрыл глаза.
— Спасибо, — с акцентом произнесла мулатка.
Дверь распахнулась и снова захлопнулась, оставив мне на память видение ее яркого халатика, прощально взметнувшегося над длинными стройными ногами.
Я остался один в полуразгромленной комнате в полном смятении чувств. Несколько минут мне потребовалось, чтобы прийти в себя, и, опасаясь, что в любую минуту здесь может появиться Лена, я, преодолевая предательскую слабость в ногах, поднялся и принялся наводить в комнате порядок. Затем я рухнул на кровать и заснул, как убитый.
На следующее утро все происшедшее показалось мне невероятным и чарующим сном. Мы так больше и не встретились, но я навсегда запомнил волшебное ощущение мимолетной тайной связи, контакт сердец, когда я смотрел на свою вчерашнюю любовницу из переполненного концертного зала, не зная, видит ли она меня, но когда она пела и танцевала на сцене, мне казалось, что ее песня обращена именно ко мне.
Наши глаза встречались, создавая неповторимое чувство, многократно усиленное связавшей нас навсегда общей тайной, тайной мимолетного, но столь насыщенного контакта двух тел, тайной восхитительного и несравненного приключения.
Ради этих минут я, мысленно попросив прощения у Учителя, даже остался в Ялте еще на один день специально для того, чтобы побывать на концерте и увидеть выступление моей вчерашней возлюбленной.
Еще одна запомнившаяся мне связь случилась уже после того, как Учитель уехал на Дальний Восток.
В то время я, оставив научную и преподавательскую работу в сельхозинституте, устроился работать художником-макетчиком второго разряда. Это был достаточно решительный, хотя в некоторой степени и вынужденный шаг. Мама уже много лет болела раком, ей делали операцию за операцией, было невозможно обойтись без традиционных подарков врачам и медсестрам и дорогостоящих лекарств. К сожалению, зарплаты младшего научного сотрудника нам катастрофически не хватало. Последней каплей, переполнившей чашу моего терпения, оказалась продажа моим научным руководителем написанной мною диссертации одному из кавказских клиентов, заплатившему за нее более чем щедро. Готовить новую диссертацию, которая тоже, возможно, пойдет в фонд помощи кавказским народам и нечистому на руку профессору, мне не хотелось, и я подал заявление об уходе.
Так я стал художником-макетчиком и уже несколько лет более или менее успешно подвизался на этом поприще. Для начала я попал в так называемую «дикую бригаду», руководитель которой за свое сходство с классиком марксизма-ленинизма получил кличку Карл Маркс. Это был очаровательный человек, одаренный прекрасным организаторским талантом и щедрой душой.
Он неизменно заботился о членах бригады, терпеливо опекая еще не успевших приобрести профессиональные навыки новичков, одним из которых оказался я.
«Дикие бригады» занимались всем подряд — от изготовления скульптур и памятников до отделки внутренних помещений магазинов и лекционных залов.
Некоторое время спустя Карл Маркс устроил меня в ремонтно-строительное управление, в бригаду одного великолепного художника, исключительно веселого малого, обладавшего к тому же уникальной способностью целиком, по самое запястье засовывать в рот собственный кулак. Он с азартом проделывал на спор этот трюк, и, несмотря на то, что его рот в открытом состоянии производил неизгладимое впечатление, бригадир мог похвастаться вполне симпатичной внешностью.
Оказалось, что главный инженер организации, в которой я работал, в свое время был учеником Эльюнси Мухаммеда, о котором я уже упоминал в книге «Тайное учение даосских воинов». По этой причине им заинтересовалось КГБ, и, поскольку он был очень милым человеком, я оказал ему услугу, избавив от целого ряда неприятностей. В знак благодарности он начал выдвигать меня на должность одного из будущих руководителей нового, только создаваемого цеха по изготовлению товаров народного потребления.
Поскольку последние годы застоя проходили под лозунгом «Дать народу больше товаров хорошего качества», наше руководство поддержало почин, и меня вместе с Димой, племянником одного из руководителей предприятия, направили в Закарпатье, где мы должны были научиться плести из лозы и кукурузного листа те самые столь необходимые народу товары хорошего качества.
Мне нравилось путешествовать. Ли говорил мне, что, уезжая из привычных мест обитания, покидая родной очаг, человек заставляет свой организм по-новому воспринимать мир, и его ощущения обостряются, становясь более насыщенными и разнообразными.
Наше путешествие оказалось исключительно приятным. Для начала мы прибыли в Ужгород, где женщины местного облпотребсоюза встретили нас с распростертыми объятиями. Сытые и довольные, из ресторана мы отправились в гостиницу. Нам объяснили, что завтра нам предстоит отправиться в Хуст, и что нас будут передавать по цепочке.
На следующий день мы приехали в Хуст и встретились с одним из руководителей предприятия по плетению. Это был очаровательный болгарин, который тут же пригласил нас в ресторан «Окунь», раскинувшийся над живописной рекой, в еще не полностью отравленных водах которой водились ондатры, утки и форель.
Фирменным блюдом ресторана «Окунь» была форель. Мы с удивлением и восхищением наблюдали, как наш новый знакомый одну за другой ловко уничтожает покрытые золотистой корочкой рыбки, неустанно подзывая официанта и заказывая все новые и новые порции.
Я никогда не жаловался на плохой аппетит, но порции были поистине королевскими, и уже после третьей я понял, что неспособен к дальнейшим подвигам. Дима оказался еще слабее, и сошел с дистанции на второй порции.
Когда я с сожалением был вынужден признать, что уже не в силах съесть даже крошечный рыбий хвостик, мое внимание обратилось на болгарина, и только тут я оценил совершенство техники, с которой он уничтожал рыбок. Я не стал бы даже и пытаться повторить этот трюк, поскольку природа не наделила меня специальным инструментом в виде огромной, как у джинна из арабских сказок, нижней губы. Мне пришло на ум выражение из «Тысячи и одной ночи»: «на одну губу лег, другой укрылся».
Болгарин аккуратно укладывал форель на свою нижнюю губу, делал ею неуловимое отточенное движение, сопровождающееся аппетитным причмокиванием — и аккуратно откладывал в сторону уже полностью очищенный от мяса рыбий скелет. Не прерывая этой захватывающей процедуры, он ухитрялся еще и говорить, хотя речь его при этом здорово напоминала выступления Гайдара по телевидению.
— Вы знаете, чмок, — говорил он, — а ведь это трудное дело, чмок, доставить вас в Вышково, чмок, потому что, чмок, это приграничная зона, чмок, и пропуск вы должны были, чмок, заказать минимум за полгода, чмок.
Чертыхаясь про себя по поводу нашего бестолкового начальства, ухитрившегося отправить нас в закрытую зону без необходимых документов, мы принялись умолять местного джинна совершить чудо и оставить нас в этом райском краю. Мы уже настроились на полтора месяца развлечений, и возвращаться в Крым к изрядно поднадоевшим занятиям нам не хотелось.
В те годы большинство советских граждан, претерпев необходимые для выживания психологические мутации за время сталинских репрессий, выработали инстинктивное шестое чувство, которое я про себя называл «нюх на стукачей».
При виде нашего неподдельного разочарования и искренних реакций, болгарин понял, что, если он пойдет ради нас на нарушение закона, мы не помчимся закладывать его в ближайшее отделение Комитета.
— Ладно, чмок, — сказал он. — Придется, чмок, провезти вас, чмок, через контрольный пункт, чмок, в багажнике моей машины, чмок.
