С другой стороны, пошли бы кучей, так бы и не слезли с печальных реалий российской государственности…
Впрочем, сейчас – это размышления в пользу бедных, думал Саша, глядя на потухающий огонек. Что теперь вспоминать? Заблудились…
Сначала они с Алькой шли весело. Красавица, хоть и устала от подземной жизни, держалась бодро, как бывалый турист в затянувшемся переходе. И не жаловалась, и шутила совсем не глупо, и пописать отходила без ложной скромности, не выламывалась, как копеечный пряник, строящий из себя свадебный торт. Хорошая девочка, хоть и красавица. Глядя на нее, остается прийти к парадоксальному выводу, что красивые девушки – тоже люди. Сообщил ей Саша и заработал умопомрачительную улыбку в ответ…
Вроде исправно запоминали все повороты, поворотов-то было раз-два – и обчелся. А получилось – не запомнили! Шли и шли. Уже не так весело. И вода все капала где-то рядом, и чадили трескучие факелы, последовательно выхватывая из темноты своды, плиты, перекрытия, стены забетонированные и стены просто прорубленные в камне. Как понял Саша, здесь была какая-то разветвленная сеть пещер, которую военные строители ловко превратили в тоннели. Потом факелы кончились…
Теперь сидели, смотрели на огонек, отчаянно цепляющийся за угли. Огонек скоро погаснет, и с этим уже ничего нельзя было поделать. Аля наконец задремала, тонко посапывая на его плече.
Он сам не заметил, как тоже задремал…
Проснулся Саша оттого, что целовался. Или его целовали. Кажется, снилось нечто эротическо-возбуждающе. Снилось ли?
Темно вокруг…
Аля!
Это действительно была она. Мягкие, теплые губы, гладкая, прохладная кожа под его ладонями, глупая, мешающая одежда… В кино при таких сценах включают соответствующую музыку, мелькнула мыслишка. Хотя и без нее неплохо… Темно, как в кино…
Костерок уже потух, даже угли больше не светились, но ему казалось, что он ее почти видит. Это почти – устраивает, вполне устраивает, при свете бы не решился, наверное, а здесь, в темноте, все так близко, просто…
– Наверно, воняет от меня… – сказала она горячим шепотом.
– Ну, что ты!
– Ходим тут, ходим… Кажется, вечность не мылась.
– Брось, не морочайся, – шептал он в ответ. – Алька, родная…
Руки уже проникли под ее одежду. Так быстро, словно сами собой…
Да, это было хорошее пробуждение. Пусть в неизвестном тоннеле, пусть черт знает где, зато с ней!
К сожалению, все закончилось слишком быстро. Аля отпрянула от него так резко, что Саша вздрогнул от неожиданности.
– Нет, – твердо сказала она.
– Что – нет? – не понял он.
– Не надо!
– Что – не надо?
– Ничего не надо! Понимаешь, ничего не надо! Я просто хотела попробовать…
Извини! Ничего больше не будет!
Вот так, категорично до безнадежности. Только что звучала в голове музыка, а сейчас просто темень и подземная затхлость.
Саша нащупал в темноте ее мягкую ладошку. Осторожно взял ее. Она не отняла руки.
Или не обратила внимания?
– Не чувствую я. Ничего не чувствую… Понимаешь? Думала, попробую еще раз!
Думала, хоть сейчас, здесь, может быть, хоть перед смертью… А ничего! Понимаешь?
Понимает? Похоже да. Похоже, начинает понимать. Да что он им всем, этим девицам, мальчик, что ли? Или у него на лбу написано: объект для сексуальных экспериментов, перед употреблением разогреть, по употреблению выбросить, как использованный презерватив?! Одной, видишь, антидепрессант понадобился, второй – вообще неизвестно что!
Саша почувствовал, что начал злиться всерьез. Задохнулся от злости.
– Не чувствую… Вот хоть убей! – продолжала она. В ее голосе явно проскальзывали ломкие истерические нотки. – Ты хороший, Саша, не обижайся, это я такая… Господи, ну что же за жизнь у меня?! Ну почему?! Почему со мной все не как у людей?! Теперь подземелье это… Куда мы идем?!.
Истерические нотки? Нет, уже не нотки! Уже форменная истерика, уже поплыла девочка по морям, по волнам бессознательного, сообразил Саша.
Он злился конечно. Но ударил ее по щеке не от злости. Так надо было, это вразумляет, от женской истерики – первое средство. Хотя и от злости тоже, себе-то можно сознаться: разозлился, как собака, вырывающая цепь с корнем…
Пощечина прозвучала в темноте резко, как удар хлыста.
Наступило молчание.
– Еще! – неожиданно сказала она.
Прозвучало в ее голосе нечто настолько вызывающее, что Саша снова ее хлестнул.
Не так сильно, как в первый раз, но опять от души.
– Может, еще добавить?!
А что, можно и добавить! Сама нарывается! Гулять – так гулять, нашли мальчика…
Она не ответила, попыталась ударить его в ответ, промахнулась. Саша почувствовал ее удар, успел поймать ее тонкую руку, потом захватил вторую. Она лягнула его ногой, больно лягнула, прямо в голень, но он вдруг ощутил, что его не бьют, не только бьют. Его валят, заваливают, щиплют, но это уже совсем не драка, это нечто другое…
Горячее, сумасшедшее, желанное…
Она первая рванула с него одежду. И он уже помогал ей, путаясь в темноте в пуговицах и молниях, веря и не веря в то, что должно случиться.
Было прохладно и сыро. Вокруг, наверное, грязно, извозятся, наверное, как черти, мелькнула мысль. Глупая мысль, совсем не уместная мысль, когда она рядом, когда ее соски вздрагивают под руками, когда ее губы скользят по его телу, презирая антисанитарию…
Он овладел ею быстро, лихорадочно, словно торопясь куда-то. И она, Аленька, тоже торопилась, вскрикивала, задыхалась от страсти, целовала, словно кусалась…
И кто тут говорил про фригидность?!
Как бы не так!
Потом они долго лежали прямо на полу, чувствуя холод пещеры и тепло друг друга.
Двигаться не хотелось. Настолько не хотелось, что бог с ним, с холодом. Спина, похоже, была всерьез поцарапана ее ногтями.
Пусть охладится немного. Спина, разумеется.
Саша лежал и чувствовал, что широко улыбается. Хорошо, в темноте не видно. Улыбка, наверное, счастливая до идиотизма…
Для полного счастья не хватает пары крепких затяжек вонючим Ерошкиным самосадом, радостно думал он, но и это недолго осуществить… В принципе счастье – это очень просто…
– Да… – сказал он.
– Что – да? – покосилась она.
– Думаю…
– О чем?
– Думаю, если это ты называешь фригидностью, то что в твоем понимании страсть? Представить страшно…
– Боишься? – довольным голосом спросила она.
– Не то слово!
