- Господа присяжные, вам не кажется, что прокурор несет полный бред? – продолжал атаковать я.
- Подсудимый, вам не давали слова, - заметил судья. – Вот когда сторона обвинения закончит свою речь, вы сможете сказать свое последнее слово, так как судебное разбирательство подошло к концу.
«Во как, бля. Уже закончено. Им-то что оттого, что я сяду в тюрьму? Они даже не хотят подойти к делу с моей стороны. Им бы только побыстрее отстреляться и пойти домой трахать своих толстожопых, разожравшихся на взятках, жен. А то, что человек покидает этот вольный мир по их вине, им глубоко насрать».
Прокурор еще долго напрягал присяжных своими тирадами о том, что перед ними стоит очень серьезный выбор, и что он им советует признать меня виновным. А если они меня оправдают, то будут жалеть всю оставшуюся жизнь, потому что я буду убивать их детей за их горбатые носы.
Вскоре пришло время моего последнего слова:
-Ваша Честь! Господа Присяжные! Вы видели, как неаккуратно состряпано обвинение против меня. Все это из-за того, что нашим правоохранительным органам нужна раскрываемость преступлений. Так как они не хотят напрягаться и ловить подлинных преступников, им приходится лепить вот такие дела. Но поймите, каждая галочка в их карьере стоит многих лет заключения невинных людей. Я не буду просить у вас пощады, потому что я ничего не совершал. Если у вас есть совесть, вы сделаете правильное решение. Единственное, что я хочу сказать, что как бы меня не поливали грязью в этом зале, я чист. Я чист перед законом, чист перед потерпевшим, а самое главное – я чист перед господом Богом! А он всем нам судья, в отличие от тех, кто по очереди восседает в этом зале. Будьте объективны до конца.
После моих слов присяжные удалились для вынесения вердикта. По закону на это решение им давалось не менее трех часов. О Боже, как долго длились эти три часа! Ведь когда ты знаешь, что сейчас решится твоя судьба, то места себе не находишь. У меня кончились сигареты. Я сидел в боксике, в котором невозможно было даже шагнуть, покачиваясь из стороны, как душевнобольной, и ждал.
«Каким будет вердикт? Вот если сейчас оправдают, я прямо отсюда поеду домой с матерью, обниму ее, она расплачется, да и я, наверное, тоже. Приедем домой и заживем заново. Я больше не вернусь в тюрьму. Даже не верится. А если признают виновным… Тогда все. Тогда можно считать, что я живой труп. Ведь мне только 23 года. Дадут лет 18, как хочет прокурор. И кем я выйду? Сорокалетним уркой? И все! Жизни уже не будет. Кому я буду нужен такой? Какая баба станет со мной жить? Останется только опять заезжать на тюрьму раз за разом, пока не подохну. Разве об этом мечтала моя мать, когда растила меня? Разве этого добивался в жизни я? Нет, я хочу жить. Я нормальный человек, я не убийца. Но как же вы не можете понять этого? Сволочи, гандоны! Что же это творится такое? Господи, в чем я провинился? За что понес такое наказание?»
По истечении трех часов меня опять подняли в зал суда. Вердикт коллегии был следующим:
Такого поворота событий я не ожидал. У меня все плыло перед глазами, и я не мог понять, что значит сие решение. Единственное, что я смог сделать, это выдавить из себя вопрос адвокату:
- Ну и сколько мне теперь дадут?
- Юра, ты выиграл, - передо мной мелькала довольная рожа. – Ты теперь будешь осужден по 111-й статье. Завтра будем ходатайствовать, чтобы тебя судили по первой части. Ты молодец. Это небывалый случай в моей адвокатской практике.
«Не в твоей, мудак, а в моей, - думал я, сидя в автозаке, который снова вез меня обратно. – 111-я – это тяжкие телесные повреждения, а первая часть, если мне не изменяет память, от нуля до четырех лет. Неужели получится? Год я уже отсидел, останется три. Освобожусь в 26 лет, и все девки будут мои. Только бы все срослось».
Я не заметил того, как сам стал радоваться предстоящему сроку, хотя он должен был быть ни за что. А что делать? Сидеть 18 или 3? Пускай 4. Разница огромная. Вот так в нашей стране, радуешься тому, что тебя не посадили на всю жизнь, хотя ты ничего не совершил.
На следующий день адвокат запросил первую часть, а прокурор вторую. Все-таки прокурор настаивал на том, что я скинхед и хулиган, и что избивал Солдатова с особой жестокостью. Общими стараниями приговорили меня за нанесение тяжких телесных повреждений с особой жестокостью из хулиганских побуждений на почве национальной неприязни на срок шесть лет и шесть месяцев в колонии общего режима по статье 111-й части второй.
Сука прокурор все-таки выжал из всего этого последнее, так как по вердикту о снисхождении мне нельзя было дать больше шести лет восьми месяцев. Он, кстати, этот срок и запрашивал. Только режим еще строгий просил.
«Да и хер с ним! Осталось пять с половиной, еще вся жизнь впереди. Придется сидеть. И как бы вы, твари Мусорские, надо мной не издевались, я останусь человеком. И через эти пять с половиной лет все равно устрою свою жизнь. А вы сдохнете в своей мусарне. А если случится государственный переворот, а он случится, то вас за ваши поступки повесят на фонарных столбах, властелины херовы. Ебал я вас всех в рот!»
«Теперь я настоящий зек, - думал я по пути на тюрьму, - никогда не представлял, что я стану зеком. Вот ведь угораздило! Может касатку написать? И что изменится? Нет, наверное, не стоит. Лучше уехать на зону и как можно быстрее взять этот срок. Что мне даст кассационная жалоба? С одной стороны, дело могут пересмотреть, и есть шанс вернуться домой. С другой – могут замутить так, что другая коллегия присяжных признает меня виновным в убийстве, и тогда кранты! Так что лучше не рисковать».
Вообще на СИЗО многие писали касатки после приговора. Писали, в основном, не из-за надежды на смягчение приговора, а для того, чтобы потянуть время. Ведь, пока рассмотрят жалобу, уходит несколько месяцев, и есть возможность как можно дольше продержаться на СИЗО. Срок-то все равно идет. Но меня жизнь в СИЗО не очень радовала, и хотелось хоть как-то поменять обстановку.
«Раз уж попал в этот переплет, то надо и на зону посмотреть, как там люди живут».
В камере постоянно не хватало свежего воздуха и возможности свободного передвижения. Я мечтал о том, чтобы можно было просто посидеть на улице, покурить и походить взад-вперед. Этого на Капотне мы были лишены, поэтому хотелось в зону.
- Ну что, Юрок? – не успел я зайти в хату, как на меня накинулся с вопросами Колян. – Сколько впаяли?
- Пятнадцать!
- Ни хуя! Сурово, но все же лучше, чем двадцать. Да, попал ты, братан, лихо.
- Да шучу я, шесть с половиной.
- Да ну?
- Бля буду.
- Ну молодец! – обрадовался мой семейник. – Во дает! А, пацаны? Юрок с такой прошарки сорвался, а! Шесть с половиной в Облсуде получить! Да оттуда меньше, чем с червонцем, никто не возвращался! Бля, Юрок, ты – суточник.
Суточниками, вообще-то, называют людей, наказанных за административные правонарушения, срок которых не превышает 15 суток. Но ввиду того, что сидел я в основном с убийцами и рецидивистами, мой срок не укладывался в общепринятые здесь рамки. Мне даже погоняло дали Суточник. И когда в хату заезжал кто-то новый, ему рассказывали о том, как я за мокруху получил всего-навсего шесть с половиной лет. От этого всеобщего настроя хаты я и сам непроизвольно внушил себе, что мой срок совсем маленький, что его можно, как говорят, на одной ноге простоять, и даже радовался этому. Однако я глубоко ошибался, но об этом позже.
Зная, что меня вскоре должны этапировать, я стал собираться в зону. Откладывал себе потихоньку
