по пьяни машину угнали, думали, покатаемся и вернем. А тут хозяин тачки появился, давай на помощь звать. Я пьяный был, пацаны разбежались, а я, чтоб напугать его, нож достал, говорю: «Не ори, сука, прибью». Тут соседи, дружки его, на крик выбежали, заластали меня и мусоров вызвали. Теперь вот тут сижу, мать адвоката наняла, но, говорят, дела мои плохи, срок могут дать. Да ты не стесняйся, хавай давай.
«Какой тут «хавай» - выебут завтра, и кукарекай потом всю жизнь. Что же делать? Может, сказать мусорам, что это я? Так ведь не я. Вот говорят, «скажи, на кого хочешь». А как сказать, если я точно знаю, что никто из наших мужика этого в глаза даже не видел? Не могу так. Что же придумать? Пиздец какой- то!»
Мысли мои прервал скрежет открывающихся тормозов. На пороге появился парень, который еле держался на ногах. Приглядевшись получше, я увидел, что из ноги его сильно течет кровь.
- Давай перевяжу.
- Да я уж чем только не перевязывал – один хер, хлещет. Бля, сколько под криминалом хожу, а лет десять сюда точно не попадал. И кто сдал! Свои же братки так называемые!
- Давай заваливайся на шконарь, сейчас попробуем перевязать.
Я помог парню лечь, оторвал от рубахи рукав и затянул узлом на ране. Ранение было пулевое.
- Я, брат, полгорода с этой ногой пробежал. Завалить хотели. Слышал про Арсена? Он меня на большие бабки кинул. И вообще обнаглел, все рамсы попутал – своих же братанов как хочет наебывает. Нельзя так. Решил получить с него, пришлось стрелять. Я промахнулся, а он ногу мне продырявил. Я в подвал забежал, а они мусоров вызвали. Ты представляешь, сука какая! Чувствую, грохнут меня здесь.
Арсен в то время контролировал весь криминалный движняк нашего города. Ходили слухи, что он подмял под себя мусоров и исполнительную власть в городе. Многие были недовольны его властвованием, так как он ни с кем не считался, устанавливал свои порядки и беспредельничал. Большинство бандюков зуб на него имели, но не решались на войну с ним.
- А ты за что паришься[5] здесь, что за статья?- поинтересовался раненый.
- Да, говорят, 105-я какая-то, вторая часть.
- Ни хуя себе «какая-то», это мокруха, брат, да ещё и с тяжкими обстоятельствами. Кого мочканули- то?
- Понимаешь, не убивали мы никого, мусора взяли, ночь, говорят, тебе на размышления: или говоришь, или петуха из тебя делать будем. Что делать теперь, не знаю.
- Да ты не ссы. Тебя как звать-то?
- Юрок.
- Так вот, Юрок, это все шляпа, мусорские уловки. Спецом они пугают, на пушку берут. Обычно первоходы на это и ведутся. Не боись, пиздюк, стой на своем. Я, конечно, не следователь, да мне и насрать, убивал ты или нет, но раз в отказную попер, при до конца. Пугать будут, бить, но трахать не станут. Набирайся мужества, братан! Да поможет тебе Господь.
Проснулся я от грохота открывающейся кормушки:
- Соломин, собирайся на выход!
Меня встретили два мента и, надев наручники, запихнули в тачку.
- Знаешь, куда едем?
- Нет.
- В лес едем, милый. Пытать тебя будем. Расскажешь, как дело было, к следователю повезем, а упрямиться станешь – замочим, как при попытке к бегству. Так что думай давай.
Никогда не думал, что пот может заливать глаза. Тело мое непроизвольно тряслось. Мне по- настоящему стало страшно. «Какие тут уловки, - думал я. - Сейчас замочат, и не докажет никто. Даже если и докажут, меня-то все равно не будет». От этой мысли я по-тихонечку начинал сходить с ума.
- Выходи, приехали.
Я чуть не закричал от радости: машина стояла во дворе прокуратуры. А это означало, что я пока еще буду жить.
- Здравствуй, Юрий. Я занимаюсь твоим уголовным делом, - передо мной сидел усатый дяденька в форме, похожей на прокурорскую. – Я знаю, Юрий, ты не хочешь разговаривать с нами по-хорошему, но что ты скажешь вот на это?
Передо мной легли два протокола допроса моих приятелей, в которых они рассказывали, как я избивал мужчину и затаскивал его на стройку.
– Вот видишь, Юра, тебе предлагали, а ты отказался от сотрудничества. А вот дружки твои умнее отказались и дома жить будут, в отличие от тебя. Тебе лучше во всем сознаться, так как признание вины облегчает размер наказания. Ты вообще представляешь, сколько тебе светит?
- ???
- А я скажу. От восьми до двадцати лет, либо пожизненное заключение. Так что думай, Юра, думай.
- Понимаете, я тут ни причем. Не знаю, почему арестовали именно меня, ведь доказательств никаких нет. Я, честно говоря, даже не видел этого мужчину.
- Зато тебя видели, и дружки твои на тебя показали, так что кончай морочить голову. Вот тебе бумага, пиши, как всё было, вину свою облегчишь.
«Вот сука, - думал я, - это же надо так подставить, чтоб выхода не было. Какой срок? Было бы за что, а так просто я сидеть не собираюсь».
- Я ничего писать не буду, пока вы не организуете мне очную ставку с моими друзьями, которые дали показания. Я хочу посмотреть им в глаза.
- Ты, наверное, фильмов американских насмотрелся? Может, тебе еще адвоката пригласить? В глаза ты им на суде посмотришь, а сейчас у следствия нет никаких сомнений, что это сделал ты, поэтому очная ставка тут не требуется. Ну, раз писать не будешь, езжай, тебя переводят на тюрьму, привыкай потихонечку.
Оказавшись в коридоре, я увидел свою мать:
- Юрочка, сыночек! Да что же это такое?! Что происходит?
- У Вас есть пять минут, - сухо отрапортовал конвоир, - а вообще, свидания с подследственными возможны только с разрешения следователя.
- Сынок, - мама смотрела на меня полными слез глазами, - Юрочка, они говорят, что тебя могут посадить. Но ведь ты ничего не делал! Я разговаривала с ребятами, они сказали, что это какая-то ошибка. Все надеются, что тебя отпустят.
- Мама, не плачь, пожалуйста. Я сам плохо понимаю, что происходит. Но у меня такое ощущение, что домой я вернусь теперь нескоро.
- Что ты такое говоришь? Сынок, пожалуйста, не говори так! Я все сделаю, найду денег, адвоката найму…
- Все, ваше время вышло, - конвоир подтолкнул меня в спину, и мы пошли по длинному коридору, с каждым шагом удаляясь от матери.
«Насколько эта разлука, - спрашивал я себя, - на пять, на десять, на пятнадцать лет? Когда я теперь увижу тебя, мама? Прости».
Я боялся обернуться, чтобы не увидеть, как она плачет. Как мне было больно в этот момент. Наверное, нет ничего страшнее, чем слезы матери, слезы человека, который тебя родил, вырастил, души в тебе не чаял. И ведь, закрыв меня, они причинили больше вреда ей, а не мне. Оставить мать без сына - это страшное наказание. Наказание за то, что она моя мать.
II
- Первый, пошел! Второй, пошел! – командовал конвой, когда автозак остановился на тюремном
