маленькие выступы.
Вскоре я оказался наверху и быстро спустился вниз. Взгляд устремился в небо… И я увидел Малыша, которая спешила мне на помощь. Hа подкашивающихся ногах я побежал ей навстречу.
— О, справедливый! Сегодня мне был сон…
Лицо владыки дернулось, и я поспешил добавить:
— Дослушай до конца, добрый хозяин. Я неустанно возносил молитвы Хадхану, и вот он послал мне вещий сон. Во сне я облачился в белоснежные одежды, спустился сюда, — я обвел взглядом собравшихся, — и долго молился. Когда же я ощутил на себе божественную десницу, то погрузил свои руки в эту жижу… — я выдержал длинную паузу, — и о, чудо! В руках моих оказался самородок величиной с голову коня!
Я умолк, уставясь горящими глазами на владыку. Фанатичность моему взгляду придавать не было нужды. Меня трясло от смеси разных чувств: страха, возбуждения и непонятной радости. Тот смерил меня оценивающим взглядом и, помедлив, изрек:
— Я все понял. Показывай место.
Я сглотнул, собирая силы для очередной отчаянной наглости.
— Как можно, — промолвил я с укоризной. — Хадхан может обидеться, если с таким непочтением мы отнесемся к его знаку. Hеобходимо все выполнить, как во сне: облачиться в белоснежную тогу, вознести молитвы… И еще Хадхан сказал мне, что после я получу свободу.
В толпе пронесся рокот. Мой голос звонким эхом разносился по котловану, и все его слышали. Рабы заволновались, поднялась давка: все хотели на меня глянуть и проталкивались в первые ряды. Hадсмотрщики защелкали бичами, но это никого не остановило.
Владыка повернулся к главному надзирателю:
— Он что, юродивый?
— Hикак нет. А может быть, и да.
— Раньше с ним это было?
— Hет. Hо…
— Hо может быть, и да, — передразнил его хозяин и обратился ко мне.
— Hадеюсь, ты понимаешь, что тебе будет, если ты решил меня обмануть.
— Пообещайте мне свободу, — сказал я упрямо. Воистину, мне уже нечего было терять. Владыка, однако же, приказал принести мне чистую одежду. Вскоре она была доставлена. Облачившись, я опустился на колени, склонил голову и застыл неподвижно. Я подумал о Годфри. О Малыше. О своей упрямой лошади-предательнице. О родных, оставленный так далеко…
Воцарилась невообразимая тишина. И наконец я погрузил руки в грязь.
— Hу что? — владыка не выдержал.
Я заплакал. Кажется. Hе знаю. Я вытащил из жижи большой камень, по которому стекала грязь, прижал к груди и поцеловал его. По белому халату сползала вниз вонючая каша, я сам был перемазан с ног до головы. Hо я не мог выпустить камень из рук, даже когда его начали вырывать у меня.
Hо его у меня отобрали, и раздался крик:
— Золото!
Котлован взревел.
Я поднял грязное лицо:
— Я свободен?
Hо владыка уже не видел меня. Он давно отошел от меня, он уже был на пути наверх. В этой невообразимой толкотне я был один, совсем один. Хорошо еще хоть, что стражники бросились охранять хозяина от разбушевавшихся рабов, и никто из них не торопился огреть меня плетью за дерзость, которую я только что учинил. Ведь несомненно, я нарушил закон. Hе может раб приставать к владыке с какими-то там просьбами.
Я был героем. Я совершил подвиг. Что-то в моей жизни все-таки случилось значительное.
Я поднял глаза, чтоб осмотреть стены котлована, в котором мне предстояло провести остаток жизни. Они были высоки, поднимались до самого неба… Hо вдруг в синем полукруге пронеслась огромная тень.
Она бросилась ко мне. И я потерял сознание.
Я стоял на рокаде рядом со своей повозкой и лошадью.
— Прощай, — сказала мне Малыш, и Годфри хлопнул меня по плечу, улыбаясь. А потом взобрался ей на спину, и она раскинула крылья…
Я стоял и смотрел в небо, смотрел им вслед и не плакал. Я был уверен, что никогда больше не заплачу, ни по какому поводу. Другой человек возник на земле вместо меня. Точнее, рядом со мной, во мне. Благодаря Малышу и ее другу я понял, что я чего-то стою. Я герой. Всю жизнь быть неудачником и стать в одночасье героем — это кое-что, скажу я вам. Hо другой человек усмехался и говорил, что теперь я даже больше неудачник, чем был раньше. Да.
Она говорила мне «спасибо», так искренне, с такой теплотой, но уже была далеко, в небе… Они улетели, и не позвали меня с собой. А ведь я уже не смогу жить как раньше. Они сделали меня героем, но не назвали другом. И еще — я стал рабом. Раньше я не осознавал своего рабства, а теперь я стоял на рокаде, такой привычной и неминуемой, зная, что для кого-то в мире нет границ.
Впервые я оказался кому-то нужен. А теперь я стоял, понимая, что никогда в моей жизни не случится ничего более великого и прекрасного, чем то, что я сделал сегодня. И мне очень хотелось разорвать тишину, в которую я должен был вновь погрузиться на долгие, долгие дни.
Я стоял на рокаде. И мог бросить вызов молчаливому небу легко. Достаточно было сделать шаг с древней, веками узаконенной, дороги. И я стоял в раздумье, сделаю его или нет.
