значит, он не опасен и вас не боится. Просто напарник Оглобли не изучал психологию. А я изучал. Он делает шаг к Оглобле, потом оглядывается по сторонам. Я наблюдаю за ним, глядя в зеркало. И в тот момент, когда он наконец соображает, что именно произошло, и поворачивает голову ко мне, я разворачиваюсь и, вложив в удар все тело, достаю его хорошо поставленным ударом. Он отлетает к стене и падает на пол без сознания. Вот и все. Теперь у нас есть минут двадцать – двадцать пять. А может, и больше, пока Оглобля приведет себя в порядок. Я наклоняюсь к нему. Его напарник лежит без сознания под писсуаром. Это как раз идеальное место для такого подонка.
– Слушай внимательно, – говорю я Оглобле, поднимая его голову за редкие волосы, – хватит меня преследовать. Хватит меня доставать. Я не люблю, когда за мной следят. Чем вы занимаетесь, это ваше дело. А меня оставьте в покое. Так будет удобнее и для вас, и для меня. Иначе в следующий раз я кого- нибудь убью. Все понял?
Он стонет и из его разбитых губ я слышу, что он меня понял. Вот это другое дело. Напоследок я с силой опускаю его голову на пол с таким расчетом, чтобы еще немного его оглушить. Потом быстро проверяю его одежду. Достаю мобильный телефон и ключи от машины. У его напарника тоже забираю мобильный телефон и неожиданно обнаруживаю пистолет. Вот это номер! Эти мерзавцы уже не боятся ездить по Америке с оружием в кармане! Я долго смотрю на пистолет. Брать его с собой немыслимо. И не только потому, что меня могут задержать. Этот пистолет вполне может числиться в розыске, на нем может висеть какое-нибудь преступление. Нет, такая вещь мне не нужна. Но и оставлять ее здесь тоже нельзя. Выброшу где-нибудь по дороге. Я стираю свои отпечатки пальцев с пистолета и, завернув его в носовой платок, опускаю в карман.
После этого я выхожу из туалета. Посетителей в такое время немного, и если даже найдут моих преследователей, понадобится минимум полчаса, чтобы привести их в порядок. Мобильные телефоны мне нужны, чтобы проверить, куда в последние два часа звонили эти ребята. Я выхожу во дворик, достаю свой телефон и переписываю все номера с их телефонов. После чего отключаю оба аппарата и выбрасываю в ведро для мусора. Нет, это неправильно. Телефоны нужно разбить и бросить рядом с ними. Иначе Барлоу может заподозрить, что я устроил шоу именно для того, чтобы списать номера телефонов с их аппаратов. Я возвращаюсь и бросаю телефоны рядом с ними. Теперь это выглядит как акт личной мести этим подонкам.
Когда я вхожу в зал, Константин и Саша уже обедают. Я прошу официанта принести мне кружку пива. Здесь разрешают выпить одну кружку пива. Не больше и не меньше. Костя тоже хочет пива, и официант приносит два высоких бокала с янтарной жидкостью. В отличие от Питера, здесь не дают пива с пеной. Просто не принято такое надувательство. Ведь все понимают, что пена – это воздух, поэтому пиво должно быть налито до краев. Хотя иногда бывает жалко, так хочется пива с пеной.
Через пятнадцать минут мы уезжаем из Гринленда. Моих преследователей все еще не обнаружили. Пока они придут в себя, пройдет много времени, и я смогу спокойно приехать домой вместе с Костей. А заодно купить билет в Огасте для Саши. Иначе зачем я устроил этот цирк? Только для того, чтобы посчитаться с Оглоблей? Но я ведь не идиот. Они могут ждать меня у дома уже другой группой. А вот если они отстанут хотя бы на два часа и потеряют меня из вида, то я успею доехать до Огасты. Когда у меня будет билет для Саши, я смогу спокойно отправить ее в Сиэтл. Мне нужно было выиграть время, чтобы они не узнали, чем именно я занимаюсь в Огасте. Только и всего. И мое раздражение, мое внезапное нападение на преследователей, вся эта драка – всего лишь хорошо продуманный трюк. Пусть они думают, что меня достали. Что я сорвался из-за приезда сына и, вспылив, изувечил этих мерзавцев. На самом деле я точно рассчитал свое раздражение. И проявил его в тот самый момент, когда мне нужны были полтора-два часа, чтобы остаться вне их контроля. Что я и сделал.
У профессионалов вообще не бывает неконтролируемых поступков. Все должно быть рассчитано до мелочей. Даже кастет, который я заранее приготовил. Такие вещи тоже нужно просчитывать. Конечно, мне хочется остаться с Костей. Отправить Сашу в Сиэтл и остаться со своим сыном. Чтобы охранять свой дом. Они не посмеют к нам сунуться. Надеюсь, что не посмеют. Теперь нас двое, и у меня в доме есть оружие. Даже если вокруг дома появится взвод мерзавцев, то и тогда шансы будут равными. Я ведь стреляю отменно, несмотря на отсутствие левой руки. Косте нужно только не мешать мне и контролировать обстановку вокруг дома. И тогда мы справимся с любым противником.
Глупые мечты! Я ведь знаю, что это невозможно. И в Сиэтл должна лететь не Саша. Там должен быть Костя. Он не знает языка, не сможет спрятаться, не сумеет сориентироваться. Ближайшие несколько недель он должен пожить у моей родственницы в Сиэтле. После того как все закончится, я смогу его вытащить. Если, конечно, смогу, но другого выхода у меня нет. Я смотрю поочередно на Костю и на Сашу. У меня двое детей, и я отвечаю за них перед Богом. И перед самим собой. Как я хочу остаться подольше с Костей, поговорить с ним по душам, рассказать ему о своей жизни, расспросить его обо всем.
Я ведь точно знаю, что никто ко мне не сунется. И даже избитый Оглобля не посмеет пикнуть. Его разбитое лицо – всего лишь маленькая проблема самого Оглобли. Я нужен мистеру Барлоу совсем для другого дела. И значит, я должен продумать свой план во всех деталях, чтобы в любом случае спасти Сашу и Костю. Особенно его. Чтобы вытащить сына из этого дерьма, прежде чем нырну туда сам.
Второй раз мистер Барлоу позвонил через несколько дней, как и обещал. У меня было время подумать. Многое я передумал за эти дни. И жизнь свою вспоминал в общем-то не очень счастливую. Другой мечтал бы о такой судьбе. Американский миллионер, получил гражданство, устроился в стране, куда тысячи людей пытаются пробиться. Но не могу назвать себя счастливым. Какой я, к черту, счастливый человек? Сначала мое ранение, ведь не все с войны инвалидами возвращались. И погибло всего пятнадцать тысяч человек. За столько лет. Конечно, этих пацанов жалко, только когда я однажды «Рэмбо» посмотрел, то подсчитал, что герой один убил больше наших, чем на самом деле погибало в год. А ведь офицеры имели специальный приказ и старались беречь людей.
Действовали мы иногда жестоко, не всегда цивилизованными методами. Да и афганцев за настоящих противников не считали. Чаще всего мы блокировали их населенные пункты, а разбираться с мятежниками предоставляли «народной армии». Что такое гражданская война, знаете? Нашу войну уже никто не помнит, она восемьдесят лет назад была. А вот я вам скажу, что это такое. Это не тогда, когда брат на брата. Это еще не самое страшное. Это когда вся мразь, все страшное, что есть в людях, наружу выходит. Это когда люди счеты начинают сводить друг с другом, прикрываясь какими-то надуманными идеалами.
Кто-то дочь свою не отдал за племянника из вашего рода, кто-то раньше вас обидел, чей-то дядя служил чиновником и не помог вам в приобретении нужного участка земли, кто-то обижен на соседа, который не дает воду. Ах, сколько поводов для обид! И сколько недовольных. У соседей, друзей, родственников всегда есть обиды друг на друга. В нормальном обществе это может кончиться сплетнями, а во время гражданской войны истреблением целых семей. Вот когда люди сводят счеты по-настоящему. И ни одна самая страшная война не может сравниться с гражданской.
В общем, все так глупо получилось. А потом эти страшные годы перед распадом, когда и хлеба купить не могли. И моя жена, с которой я не сумел пройти испытания. Как это говорят в церкви? «И буду любить тебя в горе и в радости». В радости мы еще как-то жили, а когда случилось горе, она отказалась не только меня любить, но и вообще нормально жить рядом со мной. Ей ведь казалось, что я не просто руку потерял, а будущее наше загубил. Мое и Костино. И конечно, ее будущее, чего она мне простить не могла. В мечтах она себя генеральшей видела, а не женой однорукого инвалида, списанного из армии и получающего нищенскую пенсию.
Ну, а потом я ушел из дома. Я никогда не считал, сколько людей застрелил. Тридцать? Тридцать пять? Я был профессионалом, получал заказ и его выполнял. Среди тех, кого я убирал, были в основном мерзавцы. Потом я узнавал, что это были либо просто бандиты, либо абсолютные беспределыцики. Конечно, среди них были и запутавшиеся люди. Двое или трое. Не знаю точно. Но наверное, они тоже были кому-то нужны, имели семьи, детей. Я иногда думал об этом. Не всегда поступал я праведно, не всегда. И если ад существует, гореть мне в этом аду за мои преступления. За этих двух или трех заказанных бандитами и убитых из моей винтовки. Я ведь почти никогда к жертве близко не подходил. Мне это было не нужно. Я любую цель достану на расстоянии пятидесяти метров. Хотя однажды я видел, как стреляют истинные мастера, чемпионы мира по стрельбе из пистолета. Вот это мастерство. Такая реакция и кучность, как будто
