Полное собрание стихотворений

Миуль.
Все они вместе, по слову Друидов,
Отправились к чаще, излюбленной Ведьмою
с Пальцем.
Они увидали ее на холме.
Она собирала смертельные травы,
И с нею был сын-Исполин.
Мак-Морни свой лук натянул,
Но стрела, просвистев, лишь задела
Длинный колдуний сосуд,
Где Ведьма готовила яд,
Кувырнулся он к синему пламени,
Ушла вся отрава в огонь.
Исполин, увидав наступающих,
На плечи схватил свою мать
И помчался вперед,
С быстротой поразительной,
Через топи, овраги, леса.
Но у Фина Мак-Колли глаза были зорки и руки
уверены,
И серебряной меткой стрелой
Пронзил он ведовское сердце.
Гигант продолжал убегать.
Он с ношей своей уносился,
Пока не достиг, запыхавшись,
До гор Донегаль.
Пред скатом он шаг задержал,
Назад оглянулся,
И, вздрогнув, увидел,
Что был за плечами его лишь скелет:
Сведенные руки и ноги, да череп безглазый, и звенья
спинного хребта.
Он бросил останки.
И вновь побежал Исполин.
С тех пор уж о нем никогда ничего не слыхали.

Но несколько лет миновало,
Сменилися зимы и весны,
Не раз уже лето, в багряных и желтых
Листах, превратилося в осень,
И те же, все те же из славных Фионов
Охотились в местности той,
Скликались, кричали, смеялись, шутили,
Гнались за оленем, и места достигли,
Где кости лежали, колдуний скелет.
Умолкли, былое припомнив, и молча
Напевы о смерти слагал Оссиан,
Вдруг карлик возник, рыжевласый, серьезный,
И молвил: «Не троньте костей.
Из кости берцовой, коль тронете кости,
Червь глянет, и выползет он,
И если напиться найдет он довольно,
Весь мир может он погубить».
«Весь мир», – прокричал этот карлик серьезно,
И вдруг, как пришел, так исчез.
Молчали Фионы. И в слух Оссиана
Какие-то шепоты стали вноситься,
Тихонько, неверно, повторно, напевно,
Как будто бы шелест осоки под ветром,
Как будто над влагой паденье листов.
Молчали Фионы. Но юный беспечный,
Что звался Куниэн-Миуль,
Был малый веселый,
Был малый смешливый,
Куда как смешон был ему этот карлик,
Он кости берцовой коснулся копьем.
Толкнул ее, выполз тут червь волосатый,
Он длинный был, тощий, облезло-мохнатый,
Куниэн Миуль взял его на копье,
И поднял на воздух, и бросил со смехом,
Далеко отбросил, и червь покатился,
Упал, не на землю, он в лужу упал.
И только напился из лужи он грязной,
Как вырос, надулся, раскинулся тушей,
И вдоль удлинился, и вверх укрепился,
Змеей волосатой, мохнатым Драконом,
И бросился он к опрометчивым смелым,
И тут-то был истинный бой.

Кто знает червей, тот и знает драконов,
Кто знает Змею, тот умеет бороться,
Кто хочет бороться, тот знает победу,
Победа к бесстрашным идет.
Но как иногда ее дорого купишь,
И сколько в борении крови прольется,
Об этом теперь говорить я не буду,
Не стоит, не нужно сейчас.

Я только скажу вам, кто внемлет напеву,
Я был в Донегале, на острове вздохов,
Я был там под ивой седой,
Я многое видел, я многое слышал,
И вот мой завет вам: Не троньте костей.
Коль нет в том нужды, так костей вы не троньте,
А если так нужно, червя не поите,
Напиться не дайте ему.
Так мне рассказали на острове древнем,
Пред бурей, над влагой, над глинистым срывом,
Сказали мне явственно там
Шепоты в воздухе. В воздухе.

Громовый камень

Громовый Камень был как мертвый гнет.
И шли часы. И каждый день был год.
И шли года. Но в царстве мертвых льдов
Ходила Мысль дорогою ветров.

Ходила, и будила, говоря,
Что красная готовится заря,
Что мертвый камень, ныне тяжкий свод,
Громовыми цветами зацветет.

В морях небес будя и высь и дно,
Сплела она заветное Руно.
Враждебности в незримом созвала,
Глазам вражды в глаза взглянуть дала.

Дождем обильным рухнули мечты.
Громовый Камень сброшен с высоты.
И стиснутость, в свободу превратясь,
В громовый час рассветами зажглась.

Праздник сжиганья

От колеса солнцевой колесницы
Небесный огонь долетел до людей,
Факел зажег для умов, в ореоле страстей.
От колеса солнцевои колесницы
Кто то забросил к нам в души зарницы,
Дал нам властительность чар,
Тайну змеиных свечей,
Для созвания змеи
На великий пожар,
На праздник сжиганья змеиных изношенных кож,
Чешуйчатых звений,
Когда превращается старая ложь,
И лохмотья затмений,
Во мраке ночном,
В торжествующий блеск самоцветных горений,
Тишина обращается в гром.
И пляшут, к Востоку от Запада, в небе, кругом,
К низинам отброшены вышней пучиной,
Синие молнии синие молнии, чудо раденья громовых
лучей.
Слившихся с дрожью светло-изумрудных хмельных
новизною змеиных очей.
О, праздник змеиный!
О звенья сплетенных,
Огнем возрожденных,
Ликующих змей!

Жар-птица Свирель славянина 1906 – лето

«Народные поверья...»

Народные поверья —
Неполные страницы,
Разрозненные перья
От улетевшей птицы.

Она вот тут сидела
На камне самоцветном,
И пела здесь так смело
О сне своем заветном.

О том заморском крае,
Где Море с Небом слито
Где дума, в вечном Мае
Цветами перевита.

Где светив зарожденье,
Где завершенье мраков,
Где видит ум сплетенье
Всего как вещих знаков.

Пропела, улетела,
Пред взором лишь зарница,
Лишь видишь – здесь блестела
Воистину Жар-Птица.

Ворожба Знак хризолит

Хризолит, зеленовато-золотистый столь великим обладает холодом, что, приложив его к лицу, умеряют жар горячки. От Звезды зовущейся Северным Венцом дар он этот имеет. И хорош он дабы прогонять видения.

Жан де ля Тай де Бондаруа

Заговор на посажение пчел в улей

Пчелы роятся,
Пчелы плодятся,
Пчелы смирятся
Стану я на Восток,
Свод небесный широк,
А в саду у меня тесный есть уголок.
Беру я пчелу, и в улей сажаю,
Вольную, в тесном и темном, пчелу замыкаю.
Ее, золотую, жалею,
Беседую с нею,
Любя.
Не я в этот улей сажаю тебя,
Белые звезды, и месяц двурогий,
И Солнце, что светит поляне отлогой,
Сажают тебя, укорачивают,
В улей тебя заколачивают
Сиди же, пчела, и роись,
На округ на мой лишь садись,
И с белых, и с красных, и с синих цветов
пыль собирать не ленись.
А тебя я, пчелиная матка, замыкаю на все пути,
Чтоб тебе никуда не идти,
Запираю замком,
Расставайся со днем,
Ты во тьме уж усладу себе улучи,
Под зеленый куст, в Океан я бросаю ключи.
А в зеленом кусте грозна Матка сидит,
Маткам старшая всем,
И сидит, и гудит —
Непокорную жечь! Непокорна зачем!
В луг за цветами, цветик есть ал,
Белый и синий расцвел.
Матка гудит Семьдесят семь у ней жал,
Для непокорных пчел.
Будьте ж послушными, пчелы,
Пусть отягчится, как гроздь полновесный,
Меж цветов светло-вольных и кельею тесной,
Рой ваш веселый.
С вами в союз я вошел,
Слово я твердо сказал,
Его повторять я не стану.
За непокорище ж тотчас под куст, к Океану,
Там Матка старшая сидит, и семьдесят семь у ней
жал,
Семьдесят семь у ней жал,
Для непокорных пчел!

Заговор на зеленую дуброву

Я по острову хожу,
Через все леса гляжу,
По прогалинам и