встанет в смертный час.Сентябрь 1910 – 16 февраля 1912
Как тяжко мертвецу среди людейЖивым и страстным притворяться! Но надо, надо в общество втираться,Скрывая для карьеры лязг костей...Живые спят. Мертвец встает из гроба,И в банк идет, и в суд идет, в сенат...Чем ночь белее, тем чернее злоба,И перья торжествующе скрипят.Мертвец весь день трудится над докладом.Присутствие кончается. И вот —Нашептывает он, виляя задом,Сенатору скабрезный анекдот...Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязьюПрохожих, и дома, и прочий вздор...А мертвеца – к другому безобразьюСкрежещущий несет таксомотор.В зал многолюдный и многоколонныйСпешит мертвец. На нем – изящный фрак.Его дарят улыбкой благосклоннойХозяйка – дура и супруг – дурак.Он изнемог от дня чиновной скуки,Но лязг костей музыкой заглушен...Он крепко жмет приятельские руки —Живым, живым казаться должен он/Лишь у колонны встретится очамиС подругою – она, как он, мертва.За их условно-светскими речамиТы слышишь настоящие слова:«Усталый друг, мне странно в этом зале» —«Усталый друг, могила холодна». —«Уж полночь». – «Да, но вы не приглашалиНа вальс NN. Она в вас влюблена...»А там – NN уж ищет взором страстнымЕго, его – с волнением в крови...В ее лице, девически прекрасном,Бессмысленный восторг живой любви...Он шепчет ей незначащие речи,Пленительные для живых слова,И смотрит он, как розовеют плечи,как на плечо склонилась голова...И острый яд привычно-светской злостиС нездешней злостью расточает он...«Как он умен! Как он в меня влюблен!»В ее ушах – нездешний, странный звон:То кости лязгают о кости.19 февраля 1912
Ночь, улица, фонарь, аптека,Бессмысленный и тусклый свет.Живи еще хоть четверть века —Всё будет так. Исхода нет.Умрешь – начнешь опять сначала,И повторится всё, как встарь:Ночь, ледяная рябь канала,Аптека, улица, фонарь.10 октября 1912
Пустая улица. Один огонь в окне.Еврей-аптекарь охает во сне.А перед шкапом с надписью Venena[22] Хозяйственно согнув скрипучие колена,Скелет, до глаз закутанный плащом,Чего-то ищет, скалясь черным ртом...Нашел... Но ненароком чем-то звякнул,И череп повернул... Аптекарь крякнул,Привстал – и на другой сжалился бок...А гость меж тем – заветный пузырекСует из-под плаща двум женщинам безносым».На улице, под фонарем белёсым.Октябрь 1912
Старый, старый сон. Из мракаФонари бегут – куда?Там – лишь черная вода,Там – забвенье навсегда.Тень скользит из-за угла,К ней другая подползла.Плащ распахнут, грудь бела,Алый цвет в петлице фрака.Тень вторая – стройный латник,Иль невеста от венца? Шлем и перья. Нет лица.Неподвижность мертвеца.В воротах гремит звонок,Глухо щелкает замок.Переходят за порогПроститутка и развратник...Воет ветер леденящий,Пусто, тихо и темно.Наверху горит окно.Всё равно.Как свинец, черна вода.В ней забвенье навсегда.Третий призрак. Ты куда,Ты, из тени в тень скользящий?Февраля 1914
Вновь богатый зол и рад,Вновь унижен бедный.С кровель каменных громадСмотрит месяц бледный,Насылает тишину,Оттеняет крутизнуКаменных отвесов,Черноту навесов...Всё бы это было зря,Если б не было царя,Чтоб блюсти законы.Только не ищи дворца,Добродушного лица,Золотой короны.Он – с далеких пустырейВ свете редких фонарейПоявляется.Шея скручена платком,Под дырявым козырькомУлыбается.7 февраля 1914
Валерию Брюсову
(При получении «Зеркала теней…»)
20 марта 1912
Владимиру Бестужеву
(Ответ)
24 марта 1912
Был скрипок вой в разгаре бала.Вином и кровию дыша,В ту ночь нам судьбы диктовалаВосстанья страшная душа.Из стран чужих, из стран далекихВ наш огнь вступивши снеговой,В кругу безумных, томноокихТы золотою встал главой.Слегка согбен, не стар, не молод,Весь – излученье тайных сил,О, скольких душ пустынный холодСвоим ты холодом пронзил!Был миг – неведомая сила,Восторгом разрывая грудь,Сребристым звоном оглушила,Секучим снегом ослепила,Блаженством исказила путь!И в этот миг, в слепящей вьюге,Не ведаю, в какой стране,Не ведаю, в котором круге,Твой странный лик явился мне...И я, дичившийся доселеОчей пронзительных твоих,Взглянул... И наши души спелиВ те дни один и тот же стих.Но миновалась ныне вьюга.И горькой складкой те
