заинтересуется.
— Попробую, — без особой уверенности в успехе соглашается Козырев. — Пошлю с нарочным. Кстати, домик его недалеко от клуба.
До начала лекции у Корнелия остается еще полчаса, и он решает пройтись по поселку и заодно посмотреть на церковь.
Церковь эта, выстроенная в стиле «московского барокко» и недавно добротно отремонтированная, стоит на высоком берегу реки в небольшой рощице. Корнелий рассматривает ее издалека, чтобы не попадаться на глаза отцу Никанору раньше времени.
«Да, умели строить в доброе старое время, — отмечает он про себя. — Красивая церквушка. Надо полагать, на должном уровне и ее иконопись…»
К семи часам (хотя лекция назначена на половину седьмого) с трудом собирается человек пятнадцать комсомольцев, две девушки, работающие в поселковом Совете, да несколько пожилых дачников.
— Вы уж извините, — смущается Козырев, то и дело вытирающий мокрый от волнения лоб. — Лето… И потом в кинотеатре новый фильм. А это, сами понимаете…
— Ну, ничего, — снисходительно улыбается Корнелий. — Дело это не из легких, я понимаю. К тому же у вас это, наверно, впервые, хотя церквушка отца Никанора, кажется, на полном ходу?
— Да, к сожалению.
— А что, если мы по случаю малочисленности аудитории проведем вольную беседу вместо лекции? — обращается Корнелий уже не к Козыреву, а к собравшимся, заметив среди них Маврина и Колокольчикова. Они подсели к дачникам, держась подальше друг от друга. — А то ведь как-то не совсем удобно читать лекцию почти пустому залу. Как вы на это, товарищи?
— Правильно говорит товарищ лектор, — зычно подает голос Вадим Маврин. Он уже успел познакомиться со своим соседом, и тот энергично поддакивает ему. — А лекции — это же одна скукота. Я извиняюсь, конечно…
— Правильное предложение вносит товарищ, не знаю, к сожалению, его фамилии, — поддерживает Вадима Маврина Колокольчиков. — А вот, кстати, и батюшка, кажись, идет, — кивает он на окно. — Пусть с ним и подискутирует товарищ лектор. А мы послушаем…
— Ну так как, принимается, значит, это предложение? — спрашивает Козырев.
Собравшиеся одобрительно кивают головами.
А в зал в сопровождении Лаврентьева и нескольких старушек входит отец Никанор. У него совсем еще молодое, добродушное лицо, жиденькая бородка и длинные русые волосы. Корнелий жестом гостеприимного хозяина приглашает его вперед, но батюшка снимает соломенную шляпу и скромно садится в задних рядах.
— Прошу задавать вопросы, — предлагает Корнелий и поясняет, обращаясь к отцу Никанору: — Мы тут решили из-за малочисленности собравшихся вместо скучной лекции, как остроумно заметил один из присутствующих здесь граждан, провести беседу на вольную тему.
— Вы только, пожалуйста, не обижайтесь на этого дачника, — шепчет Корнелию Козырев, кивая на Вадима. — Дачники — они народ хамоватый.
— У меня есть вопрос, — поднимается со своего места Колокольчиков. — Тут ведь собрался в основном народ молодой и в бога все равно не верящий, а батюшку и старушек разубеждать в этом явно бессмысленно, поэтому давайте договоримся не требовать от товарища лектора доказательств того, что бога нет. В том случае, конечно, если батюшка не докажет нам, что он есть.
— Простите, товарищ, не знаю вашей фамилии, — обращается Корнелий к Колокольчикову. — Давайте сначала договоримся не оскорблять священника. Времена грубой антирелигиозной пропаганды, как вы знаете…
— Да что вы, товарищ лектор! — испуганно восклицает Колокольчиков. — Я и не думал… В крайнем случае могу и извиниться…
— Что вы, что вы! — испуганно простирает руки вперед отец Никанор. — Не надо мне никаких извинений! Молодой человек ничем меня не оскорбил. А доказывать вам существование бога я не собираюсь. Доказать это, к сожалению, так же нелегко, как и опровергнуть его существование.
— Ну, так позвольте мне тогда продолжить мой вопрос, — просит Колокольчиков. — Вот что хотелось бы нам узнать у товарища лектора: правда ли, что великий русский физиолог Иван Петрович Павлов был верующим?
— Очень хорошо, что вы задали именно этот вопрос, — одобрительно кивает головой Корнелий. — Я постараюсь рассеять это бытующее, к сожалению, даже у атеистов заблуждение… Прежде, однако, я должен напомнить вам, как Иван Петрович Павлов понимал религию. На одной из своих клинических «сред» о происхождении веры говорил он следующее.
Корнелий торопливо листает свой конспект и, поправив очки, читает:
— «Когда человек впервые превзошел животное и когда у него явилось сознание самого себя, то его положение было до последней степени жалкое: ведь он окружающей среды не знал, явления природы его пугали, и он спасал себя тем, что выработал себе религию, чтобы как-нибудь держаться, существовать среди этой серьезнейшей, могущественнейшей природы». Такое толкование Павловым происхождения религии совпадает, конечно, с точкой зрения исторического материализма.
— Значит, он признавал веру? — снова спрашивает Колокольчиков.
— Да, в какой-то мере и только для слабых. «Вера существует для того, чтобы дать возможность жить слабым», — говорил Иван Петрович.
— Он выражался и более ясно, — бросает вдруг реплику отец Никанор. — Он заявлял: «Есть слабые люди, для которых религия имеет силу».
— А откуда это, извиняюсь, батюшке известно? — подает голос Вадим Маврин.
— Читает, наверно, не только библию, — высказывает предположение Корнелий.
— «Павловские клинические среды», например, — подтверждает отец Никанор. — Том третий, страница триста шестидесятая.
— Вот видите, — улыбается Корнелий. — И вообще должен я вам сказать, мы недалеко пойдем в нашей атеистической деятельности, если всех церковников будем изображать людьми невежественными, незнакомыми с достижениями современной науки. Даже в православных духовных академиях преподаются теперь естественные науки, а высшее духовенство католической церкви, кардиналы и епископы вообще люди высокой культуры. Покойный папа римский боролся к тому же за мир во всем мире.
— Куда же это мы попали?! — вскакивает вдруг Вадим Маврин. — За кого нас тут агитируют? Против попов или за попов? Ничего себе лектора нам прислали!..
— Ведите себя как полагается, товарищ! — повышает голос Козырев.
— А чего вы его осаживаете? Он правильно говорит, — поддерживает Вадима его седоволосый сосед. — Когда я комсомольцем был, разве так мы с попами боролись? Мы тогда в их церквах комсомольские клубы устраивали. А сейчас против них и слова нельзя сказать. Если не в милицию за это потащат, то извиняться заставят. А за что извиняться? За то, что мы их религиозный дурман разоблачаем?
— И лектор тоже, видать, из бывших попов!.. — уже совсем не в себе вопит Вадим Маврин.
— Ну, знаете ли, товарищ Козырев!.. — повышает голос Корнелий. — Раз меня так оскорбляют тут, я лучше уйду…
— Нет, уж лучше тогда я уйду, — встает отец Никанор. — А вы продолжайте свою работу, гражданин лектор.
— Это же безобразие, товарищи! — стучит стаканом по графину с водой Козырев. — Форменное хулиганство! Я сейчас милицию вызову…
— Вот-вот! — ехидно ухмыляется сосед Вадима Маврина. — А я что говорил? Перед батюшкой пардоны, а нашего брата в милицию. Дожили…
Отец Никанор между тем успевает выйти вместе со своими старушками.
Тогда снова поднимается Колокольчиков.
— Может быть, теперь, когда священнослужитель, так действующий на нервы некоторым молодым и пожилым комсомольцам, удалился, дадим возможность товарищу лектору закончить свою беседу?
— Правильное предложение! — выкрикивает кто-то из поселковых комсомольцев. — Хватит этим
