— Ну, а если вы сомневаетесь в могуществе математики, — все еще раздраженно продолжает Куравлев, — то я приведу вам некоторые исторические примеры. Поль Дирак, как известно, чисто теоретическим путем создал свою знаменитую релятивистскую теорию электрона. Теория предсказала существование позитрона и обосновала возможность существования целого семейства античастиц. Все это подтвердилось экспериментами.
«Вот видите, все-таки экспериментами!» — так и хочется выкрикнуть Травицкому.
— А волны вещества разве не были предсказаны де Бройлем еще в тысяча девятьсот двадцать третьем году?
Куравлев будто чертит в воздухе какие-то математические знаки. Была бы тут доска, он мигом бы, наверное, всю ее исписал. Да, похоже, что он и в самом деле незаурядный математик, во всяком случае, явно одержим математикой.
Куравлев говорит еще довольно долго, то с энтузиазмом, то каким-то расслабленным голосом, будто отвечая на чьи-то нелепые вопросы, хотя никто ему их не задает. А когда кончает, наконец, свою речь, неожиданно сникает и направляется к выходу.
— Вы тут посоветуйтесь о моем предложении, а я не буду вам мешать, — бросает он на ходу.
Никто не произносит ни слова. Тогда ректор, нервно теребя свой наперсный золотой крест, обращается к Травицкому:
— Все это время мне приходилось сдерживать вас, отец Стефан. Теперь вы можете высказаться.
— Куравлев произнес блестящую речь в защиту математических методов исследования. Но вы представляете, как все это будет выглядеть, если ему удастся осуществить свой замысел? Кто сможет в этом разобраться? Напечатать все его формулы в «Журнале Московской патриархии» будет ведь просто невозможно.
— Но не отказываться же нам от его услуг? — произносит ректор. — Доверие к науке сейчас почти безгранично, и мы не можем упустить возможности с ее помощью подкрепить Библию математическими расчетами.
«Ого, как заговорил? — мелькает в голове Травицкого. — Но это уж не без влияния главы епархии».
— Не мешает вспомнить и слова Декарта, — замечает кто-то из преподавателей семинарии. — Он сказал: «Бог создал натуральные числа, все прочее — дело рук человеческих». Из этого следует, что все истинные идеи вложены в наш разум всемогущим богом с помощью математики.
— А верующим нужен не разум, все чаще склоняющий их к ереси, — вступает в разговор еще кто-то из богословов, — им нужно чудо, ибо всякое чудо есть свидетельство существования бога, имеющего неограниченную власть исполнить то, о чем просят его верующие в своих молитвах.
— Благодарю вас, отец Александр, — почтительно кланяется в его сторону Травицкий. — Нам, конечно, более всего не хватает сейчас именно современного чуда, так как вера в библейские чудеса меркнет. И такое чудо возможно. Вот послушайте, что говорит об этом католический богослов Лелотт в своей книге «Решение Проблемы жизни».
Травицкий достает записную книжку и, торопливо полистав ее, читает:
— «Современная наука приходит к отрицанию строгой причинности законов и признает в их действии некоторую область случайности — область, в которой разыгрываются исключения из закономерности. В таком понимании чудо совершалось бы именно в этой области, расширяя ее или, наоборот, сужая. Чудо оказалось бы тогда вмешательством божьим, действующим на долю случайности в естественных законах с тем, чтобы повлиять на наши умы». Ну, скажите же, духовные отцы, разве не прямое отношение имеет это к задуманному Куравлевым? И разве не следует из этого, что нам нужен именно физический эксперимент, а не теоретические изыскания?
Слова эти производят на всех заметное впечатление, однако перечить ректору никто не решается.
— Ну, а вы чего так упорно молчите, отец Дионисий? — обращается ректор к Десницыну.
Старый богослов действительно не проронил еще ни слова, но слушал Травицкого с большим вниманием. Ему все еще непонятно, почему он с таким упорством настаивает на физическом эксперименте? Вообще-то эксперимент, конечно, убедительнее любых теоретических расчетов. Он подтверждает их и закрепляет. Но как же мыслит себе такой эксперимент здесь, в стенах духовной семинарии, магистр Травицкий?
Не нравится Десницыну и мысль о возможном вмешательстве божьем. Что под этим имеет в виду Травицкий? Нет, уж пусть лучше Куравлев занимается математическим моделированием.
— Я все слушаю, — отвечает Дионисий ректору. — Слушаю и размышляю. Конечно, не худо бы поставить физический эксперимент, но для этого придется попросить в аренду один из ускорителей в Дубне или Серпухове. Без их помощи не проникнешь ведь в субатомные пространства. Поэтому я за математический эксперимент, предлагаемый Куравлевым.
— В самом ли деле в этом таинственном атомном мире открытия делали математики? — спрашивает Дионисия ректор.
— Не все, конечно, но многие действительно были ими предсказаны на основании методов математической физики, — подтверждает Десницын.
Совещание у ректора длится еще некоторое время и кончается после того, как большинство высказывается за математический вариант вторжения Куравлева в предполагаемую обитель всевышнего.
А когда ректор докладывает о принятом решении архиерею, главу епархии оно вполне удовлетворяет. При всем его желании укрепить веру каким-нибудь современным экспериментом, он ведь не за всякий эксперимент. Скорее, даже он против эксперимента, таящего в себе элемент риска. А увенчается математическое моделирование Куравлева успехом или потерпит неудачу — ни вера, ни его, епархиального архиерея, репутация от этого не пострадают.
Похоже, что и обойдется это недорого. Во всяком случае, Куравлев даже не заикается пока о вознаграждении. Весьма возможно, что он и не попросит ничего, ибо, несмотря на свою ученую степень, Куравлев, конечно, и сам искренне верит во всевышнего, ставя веру выше разума, подобно некоторым ученым Запада. Без этого, наверное, и помышлять нельзя о подобном эксперименте.
13
Вчера к профессору Кречетову приходила его племянница Варя. С тех пор как Леонид Александрович повредил себе руку, она навещала его почти каждый день. Хотела даже вообще перебраться к нему, пока его больная рука на перевязи.
— Но ведь у тебя отец болен, — напомнил ей Кречетов, — и посерьезнее моего…
Варя не любила говорить о своем отце — в последнее время он принес ей много горя.
— Если бы только он не пил, — тяжело вздохнула она, — давно бы, пожалуй, выздоровел. Какое все- таки ужасное злодейство это пьянство!
Профессор хотел было поправить свою племянницу, но, подумав, решил, что, может быть, она права, употребив вместо слова «зло» — «злодейство». В конце концов зло, приносимое водкой, — результат злодейства по отношению к самому себе.
— Ну, а у самой-то как у тебя? — спросил он Варю. — Пишет ли Вадим?
При упоминании имени Вадима она так и засветилась вся. Ей особенно приятно было, что ее Вадимом интересуется дядя Леня, недолюбливавший его.
— Пишет Вадим, пишет, дядя Леня! До самых мельчайших подробностей жизнь свою описывает.
— Представляю себе, какая там у него жизнь…
— Такая же, как и у многих других, а может быть, и посодержательнее, чем у некоторых, — обиженно произнесла Варя, имея в виду кое-кого из своих знакомых, не знающих, чем убить время. — Работает, учится, повышает свою рабочую квалификацию. Лекальщиком решил стать. Знаете, что это такое?
— Имею представление, — улыбнулся Леонид Александрович.
