Осую! Надобно выпороть этого мальчишку и любой ценой выбираться из этой страны.»
Домоправитель Андарза, Амадия, был человек низенький и жирный, как сурок. Черные его волосы росли со скоростью бамбука, и вся грудь и руки у него были в этих волосах. У него были нежная, цвета вяленой дыни, кожа, воспаленная от постоянного бритья, грустные серые глаза, формой напоминающие рыбу тунца, и нос пуговкой. Домоправитель Амадия все время задирал эти глаза к небу, молился и вздыхал. Как и у всех жадных до прибыли людей, молитвы его отличались большим святотатством.
Десять лет тому назад господин Амадия был чиновником строительного ведомства, подавал блестящие надежды, привлекал к себе благосклонные взоры. Государыня Касия, изумившись его таланту, поставила его во главе строительства подземных ходов в Небесном Дворце. Выше него были только Андарз и сама государыня.
В это время его звали не Амадия, а Амасса, и он пел перед рабочими и махал руками, и он никогда не бил людей, если они не были в чем-то виноваты, и ни один виноватый не умер под его плеткой.
За неделю до окончания всех работ господин Андарз позвал к себе молодого чиновника и показал ему распоряжение государыни. Государыня Касия, для соблюдения безопасности и тайны, приказывала убить всех строителей, и господин Амасса был особо отмечен, за ненадежную веселость и за страсть к выдумке и машине.
Молодой чиновник заплакал, закрываясь рукавом.
– В этом деле не будет строгой отчетности, – промолвил господин Андарз. – Почему бы нам не представить какой-нибудь другой труп вместо вашего? А вы бы пережили несколько лет у меня.
Так Амасса стал не Амассой, а Амадией. Амадия, конечно, не мог быть чиновником. Поначалу он укрывался в одном из дальних поместий Андарза. Он плакал, как подбитый гусь, и дни проводил над чертежами, а ночами наблюдал звезды. Он ни разу не осмелился выйти из флигеля днем, и три года он ничего не видел, кроме звезд. Он плакал так часто, что ему все время приходилось перерисовывать чертежи. Зато ему не нужно было солить суп.
Однажды ночью он наблюдал во флигеле звезды и по расположению их увидел, что государыня Касия умерла. «Какое несчастье! – подумал Амадия, – государыня была великой императрицей! Птицы не смели нести яйца без ее указа, венчики цветов склонялись перед ее наставлениями! А сын ее, государь Варназд? Говорят, он ни разу не дочитал до конца указов, на которых стоит его подпись! Что будет с империей?»
И Амадия горько заплакал.
После смерти государыни Касии Амадия стал выходить из флигеля при дневном свете, и постепенно все дела, касающиеся вассальных фабрик и заводов наставника, сосредоточились в его руках. Он распоряжался всеми купцами, прибегавшими к покровительству Андарза, управляющими инисских рудников, ткацких фабрик в Чахаре и баданских поместий, – а поместий у Андарза было много, одного только меду Андарз продавал в год на полтора миллиона.
Пока Амадия сидел во флигеле, душа его умерла, и он стал глядеть на мир глазами прибыли. Стоило ему посмотреть на пустой кусок земли, и он тотчас прикидывал, сколько на нем вырастает кунжута. Стоило ему посмотреть на покосившийся амбар, и от приходил в такое волнение, как будто этот амбар покосился у него в сердце. Стоило ему посмотреть на водопад, и он думал, как бы приделать к водопаду столярный станок. Дай ему волю, он бы все в природе разодрал и сшил по-правильному, а может, и не сшил бы – не успел.
Он всегда жалел, что, когда боги кроили мир, Амадии не был у них в советчиках.
Амадия также убедил Андарза отдать ему кусок земли на правой стороне канала, пожалованный государем наставнику под сады и пастбища, и возвел там кирпичный сарай со станками, за которые посадил сначала десять, а потом сто рабов. Теперь Амадия жил и ночевал в этом поместье, там же принимал вассальных купцов и заключал договоры. Каждый раз, когда Андарз узнавал, что Амадия опять его обокрал, Амадия подносил ему какую-нибудь игрушку, механическую птичку или часы, и поэтому дом Андарза был полон этих диковинок.
Эконом был человек нервный и издерганный, со времени его трехлетнего дрожания во флигеле у него появилась странная привычка: он имел обыкновение собирать и выхаживать в своей комнате маленьких птичек, а выходив, напускал на них дневную сову.
Едва домоправитель ушел, Шаваш встряхнулся, повел носом, сунул под мышку хомячка Дуню и вышел в коридор. Где-то за окнами звенели голоса слуг, по ту сторону гостиной били молотки. Шаваш пошел на звук молотков и вскоре пришел к красивой комнате с разобранным полом: под полом начинался этакий кирпичный лабиринт, уходивший под соседние стены. Двое рабов в набрюшных юбочках, синей и желтой, ломали остатки пола.
– Мир вам, – сказал Шаваш.
– Ай-ай-ай! – закричал раб в синей юбочке и уронил молоток себе на ногу.
В этот миг часы в обеденном зале очнулись и стали бить час Треножника. Раб в желтой юбочке оглядел Шаваша, пнул своего напарника в бок и сказал:
– Ты что, сдурел? Разве привидения появляются в час Треножника? Привидения ходят только в полночь и в полдень. Это какой-нибудь новый раб.
Шаваш подтвердил, что он, точно, новый раб, и поинтересовался, что это за строение под полом: неужели господин Андарз разводит морских свинок?
Желтая юбочка сказал, что это отопление. В холодные месяцы в доме топят печь и пускают в лабиринт теплый воздух. А в теплые месяцы слуги наловчились разводить в подполах морских свинок и торговать ими на базаре.
Андарз дознался об этом и закапризничал, уверяя, что морские свинки шуршат и мешают ему сочинять стихи. Тогда эконом Амадия предложил обогревать дом теплой водой в трубах, а отопление под полом засыпать щебнем и песком.
– А я так скажу, – промолвил раб в синей юбке, – что ни черта этот щебень не поможет, потому что в этом доме под полом шуршат вовсе не морские свинки.
– Это точно, – сказал желтый, – не думаю, что этот щебень будет сильно мешать тем, кто ночью тут шуршит под полом.
И пощупал Шаваша, чтобы убедиться, что Шаваш все-таки не привидение.
Дом господина Андарза был выстроен в два этажа, если не считать высокой башни в саду, соединенной с домом крытой дорогой. За парадными залами начиналась галерея, поддерживаемая тонкими столбами, покрытыми лаком, яшмой и черепаховыми щитками; галерея выводила во внутренний дворик с прудом и фонтаном. По три стороны дворика располагались маленькая столовая, баня и жилые комнаты. Из столовой крытая дорога на втором этаже вела в женские покои, а если свернуть направо, то там был устроен другой дворик, облицованный мрамором и агатом-моховиком. К нему выходил кабинет господина Андарза и его доверенных лиц.
Надо сказать, что дом господина Андарза был очень богатый дом, и в то время в богатых домах было не принято закрывать кабинеты секретарей и прочих «малых господ» на ключ. Вместо этого по ним прокатывали восковую печать. И вот, когда Шаваш добрался до дворика с агатом-моховиком, он увидел, как из самого дальнего кабинета вышел, озираясь, изящный человек лет тридцати, запечатал дверь кабинета печатью, похожей на огурец, и – убежал по лестнице вверх.
Заинтересованный Шаваш подошел к двери, изукрашенной золотой и серебряной канителью, и такой красивой, что если бы для небес понадобилась дверь, то, наверное, приспособили бы эту. «Наверное, кабинет Андарза», – подумал Шаваш: а господин Андарз был во дворце.
Шаваш толкнул дверь: печать разорвалась, мальчик вошел внутрь.
Кабинет был весь затянут зеленым шелком с рисунками, изображавшими победы Андарза, и в углу кабинета, там, где обыкновенно в комнатах располагалась полка для домашних богов, на особой подставке лежал обнаженный двуручный меч. Меч был ростом с Шаваша; у него было голубоватое лезвие, гладкое, как кожица сливы, если не считать желобка посередине, и длинная рукоять, обтянутая черной кожей. В широкую гарду между рукоятью и лезвием были вплетены нити серебра и четыре больших рубина, похожих на лужи крови.
Перед мечом, в курильнице, Шаваш заметил пепел от сожженных жертвенных денег, а рядом с мечом
