заорала:
– Люди добрые! Ведь это же мой муж! Ах ты негодяй, а сам сказал, что в храм поехал! Теперь вижу, куда деньги деваются!
И полезла в глаза привязанной к мужу девице. «Парчовые куртки» отпихнули ее и заверили:
– Ничего, мы его тебе отдадим! Накажем да отдадим!
Тут баба насторожилась:
– Накажете? А как?
– По новому закону каждому преступнику рубят ту часть тела, которой он грешит: клеветнику – язык, мятежнику – голову, вору – руку, а прелюбодею сама знаешь что.
Надо сказать, что стражники шутили, но откуда неграмотной бабе знать новые законы! Она опешила и заверещала:
– Да на что же он мне без этой штуковины!
Толпа вокруг заволновалась. Многие сочувствовали горю женщины, а у многих прямо-таки зашевелились штаны, когда им сказали, что они каждую ночь совершают мятежный акт против правительства. В этот-то миг один из лавочников, пришедший посмотреть бесплатный спектакль, сунул руку за пазуху и обнаружил, что зрелище вышло не такое уж бесплатное, так как у него срезали кошелек:
– Воры! – заорал лавочник.
– Воры, – подхватила толпа, отнеся возглас на счет властей.
Женщина бросилась на стражников, выдирая у них своего мужа, лавочник стал пихаться, в одно мгновение строй стражников был прорван, а глупая толпа заметалась, разевая глотку:
– Долой Нарая!
Свиной Глазок и некоторые другие охотники за чужим имуществом, бывшие в толпе, пользуясь случаем, бросились отнимать у стражников узелки, которые те вынесли из опечатанного дома. Астак чувствовал себя очень неудобно. В этот миг раздался крик:
– Лицеисты! Лицеисты! Стражники!
Молодой Астак полетел вместе с толпой к набережной, запнулся о корень и упал в кусты.
– Астак, ты чего здесь делаешь! Уходи, заметят!
Астак выдрался из куста: над ним стоял один из его старых лицейских товарищей, сын главного управителя дворца Мнадеса, с большими от изумления глазами и с золотой повязкой на правой руке.
Астак повернулся, чтобы бежать, но было уже поздно: из-за угла показались трое лицеистов в сопровождении конного стражника.
– Это кто такой? – обалдел стражник, глядя на нарядного юношу в атласной курточке из сине-зеленых квадратов, простроченных золотой нитью.
– Это сын взяточника Андарза! – заявил предводитель лицеистов, молодой Лахар. – Он-то и мутил народ!
– Вовсе я не мутил народа, – возразил Астак.
– Что ты врешь! – Разве народ сам может взбунтоваться против справедливого чиновника? Ты и устроил беспорядки!
Сыщики в беспокойстве завертели головой. Это были простые представители народа, добродушные в меру своей профессии; и, как и многим, им казалось, что все эти лицеисты с их повязками и знаменами выдуманы Нараем из сора и мелкой пыли, и что господин Андарз обратит их обратно в пыль, когда захочет.
Не таков был предводитель лицеистов: его звали Лахар, это был мальчик из бедной чиновничьей семьи. Раньше он немного заискивал перед Астаком, и ему было тяжело вспоминать об этом. Он был очень беден и никак не мог забыть, как однажды зимой мальчики из высоких семей затеяли кидать фруктами в зимних птиц, – по реке неслись пластины льда, похожие на осколки мрамора, и на стылую землю шлепались красивые крутобокие персики и крупные, цвета свиной печенки сливы. Лахар глядел на эти персики, Астак повернулся и сказал: «Смотрите, он хочет съесть наши персики!»
– Арестуйте его! – заявил Лахар, – он устраивал беспорядки, раздавал народу золото, радея о своем отце!
– Лахар! – с тоской сказал Астак, – я не сын негодяя Андарза! Я сын человека по имени Идайя, которого Андарз оклеветал и убил! Я всю жизнь хотел отомстить за отца!
– Вы слышали? – заявил Лахар, – он признался, что он не сын взяточника Андарза, а сын казненного мятежника! Арестуйте его!
«Ой, в какую плохую историю я влип», – с тоской подумал сыщик.
Через полчаса изумленного и перепуганного Астака втолкнули в камеру главной городской тюрьмы, страшного места, населенного изможденными узниками и упитанными крысами. Астак плакал и метался, как мышь в кувшине.
«Это все произвол Лахара, – думал он, – Лахар даже на экзаменах передергивал, – стоит только Нараю или Нану узнать о происшедшем, как они тотчас же выпустят меня, а Лахара сурово накажут!»
Спустя два часа узкая, как крышка гроба, дверь одиночной камеры растворилась, и на пороге показался господин Нан. Он был немножко бледен, и левая рука его была замотана в кокон, напоминая личинку шелкопряда.
– Господин Нан! – бросился к нему Астак, – я ни в чем не виноват! Это все проделки Лахара! Он сердит на меня за то, что я не дал ему персика!
Изумление и негодование изобразились на лице судьи Четвертого округа. Он схватил здоровой рукой юношу за ворот и закричал:
– Да как ты смеешь так говорить о любимце советника Нарая! Людей не арестовывают за то, что они кому-то не дали персик!
И с этими словами Нан швырнул растерявшегося Астака на лежанку. Юноша вскочил:
– Вы не имеете права!
И тут же получил новый страшный удар по губам: на этот раз Астак полетел на пол.
– Вы не имеете права так обращаться…
– С сыном изменника?
– Я… я…
– Ты сам везде хвастаешь, что ты – сын Идайи.
– Идайя не изменник!
Нан вынул из-под мышки папку:
– Полюбуйся!
– Что это?
– Переписка Идайи и Харсомы. Манифесты Идайи. Да вот, хотя бы…
Нан развернул бумагу и прочел: «Всем известно, что Касия, публичная девка, грешила с мужчинами всеми тремя отверстиями, пользуясь гнусным колдовством, отвела глаза государю, зачала своего щенка от барсука-оборотня: неужто народ допустит сына шлюхи и барсука до управления ойкуменой?»
Мальчик в ужасе зажал уши.
– Это подделка! Мой отец не писал таких мерзостей!
Нан расхохотался и бросил ему папку. Мальчишка стал копаться в документах, читал их один за другим. Старая бумага ломалась в его руках. Он еще не встречался с политической пропагандой мятежников. Великий Вей! Неужто отец его писал, что у государыни Касии – козлиные ноги?
Мальчик стал плакать.
– Господин Андарз, – сказал Нан, – совершил преступление, спасши жизнь сыну мятежника, но закон, слава богам, еще не отменен! Господин Нарай казнит и Андарза и тебя…
Мальчик поднял голову, и лицо его побледнело, словно ткань, на которую плеснули уксуса.
– Казнить меня? За что?
– Ты сын Идайи. Уже забыл?
Молодой Астак побледнел еще больше.
– Но это несправедливо, – сказал он, – нечестно казнить человека за то, что произошло до его рождения!
