повезло. Если бы он был женат, ему бы пришлось долго и нудно объяснять своей супруге, куда и зачем он уезжает на ночь глядя. Но он жил один, и никого не интересовало, где именно он ночует. Или организация использовала и этот факт, решив пригласить именно его для допроса Николая Жажина.
Он снова спустился на нижний уровень, сдав свой мобильный телефон. Снова прошел длинными коридорами, но на этот раз не в ту комнату, где он беседовал с Иосифом Наумовичем и другим врачом. На этот раз его провели в помещение, где за стеной находился несчастный Жажин, вздрагивающий при каждом шорохе. Иосиф Наумович сидел на стуле за стенкой. Он мог видеть объект своих исследований, а Жажин мог только догадываться, откуда исходит голос. К тому же измененный динамиками.
Караев вошел в комнату, пожал руку Иосифу Наумовичу и сел рядом. Психолог разговаривал с задержанным уже почти целый час.
– Он сильно напуган, – объяснил Иосиф Наумович, кивая в сторону Жажина, – не понимает причины своего задержания. У него почти полностью парализована воля. Неужели когда-то он был вашим коллегой? С такими психоданными он может работать только продавцом мороженого.
– Это только сейчас, – печально пояснил Караев, глядя на съежившегося, словно от незримых ударов, растрепанного маленького человечка. – Он был нормальный человек в другую эпоху. Но время его растоптало. Сначала его уволили из органов, очевидно, по сокращению штатов. Затем он продал одну свою квартиру, потом другую. Мне так рассказывали. Ездил на несколько лет на заработки в Киргизию. В общем, жизнь его сильно побила. Вот он и превратился в такое существо.
– Во всяком случае, он не способен на поступок, – убежденно произнес Иосиф Наумович, – и не мог быть предателем. Сознание собственной вины могло бы раздавить его. Поговорите с ним, и вы сами убедитесь.
Караев взял микрофон.
– Добрый вечер, Николай, – начал он негромко, – я второй человек, с кем вы будете сегодня разговаривать. Вам уже объяснили, что задержание было временным и вам ничего не грозит. Поэтому успокойтесь. Нас интересует несколько вопросов о вашей прежней деятельности. Никаких секретов у вас узнавать мы не будем. Мы их прекрасно знаем. И кем вы раньше работали, мы тоже знаем. Поэтому успокойтесь и отвечайте на мои вопросы.
– Какие вопросы? – почти храбро выкрикнул Жажин. – Я ответил на все вопросы. Что вам еще нужно?
– Не кричите, – строго заметил Караев. – Сегодня вы были на похоронах Слепцова. Павел Слепцов бывший полковник ПГУ КГБ СССР, который работал с вами вместе в Швеции. Вспоминаете?
– Ни с кем я не работал, – пробормотал пораженный Жажин. – Что вам от меня нужно? Кто вы такие?
– Возьмите себя в руки, – посоветовал ему Караев, – вы сегодня были на похоронах. И не нужно так дергаться. Никакие секреты вы не сможете нам выдать спустя двадцать лет после своей работы в Швеции. Даже если очень захотите. Поэтому успокойтесь и отвечайте на мои вопросы.
– Я ничего не помню.
– Не лгите. В день своего исчезновения Слепцов захотел встретиться именно с вами. Сразу после работы он позвонил вам и приехал. И вы точно знаете, зачем он к вам приехал. Может, вы расскажете и нам причину его внезапного желания увидеть именно вас? После разговора с вами он поехал в кафе, где встретился со своим знакомым, полковником Караевым.
– Лучше найдите его, – посоветовал Жажин, – ведь он работал в ФСБ до последнего. А меня выгнали из КГБ еще в девяносто первом, когда разделили разведку и контрразведку.
– Мы это знаем. Но в тот вечер он позвонил именно вам. Почему? Вспомните, о чем вы с ним говорили.
– О нашей работе в Швеции. Его интересовало, кому я мог рассказать о нашей работе. Я честно ответил, что никогда и никому не рассказывал. Мне многие и не верили, когда я говорил, что в восьмидесятые годы был капитаном госбезопасности и работал по линии Внешторга в Швеции. Считали, что я придумываю себе биографию.
– Вы работали вместе с Павлом Слепцовым?
– Он был руководителем нашего направления. И я напрямую ему подчинялся. Но потом меня перевели в Гетеборг, и я уже с ним не виделся.
– Вы выполняли его отдельные поручения?
– Конечно. Раз в неделю я с ним обязательно встречался. У нас были собственные источники и свои информаторы. О них я вам не смогу рассказать даже сейчас. Если вы работники спецслужб, то должны понимать, насколько важны секреты государства.
– Он слишком многословен, – заметил Тимур, поворачиваясь к психологу. – Ему сделали укол?
– Конечно. Поэтому он такой словоохотливый. Иначе бы он вообще не разговаривал, замкнувшись в себе.
– Вы передавали какие-нибудь сообщения Слепцова, минуя официальные каналы? – спросил Караев.
Жажин вздрогнул, посмотрел по сторонам и куда-то вверх.
– Да, – сказал он, – конечно, передавал.
– Кому именно?
– В наше посольство.
– Вы не поняли вопроса. Кому еще, помимо официального резидента, вы передавали сведения, полученные от Слепцова? Были какие-нибудь другие линии связи?
– У меня была связь с нашим отделением в Финляндиии, – пояснил Жажин, – я к ним ездил по субботам на пароме. Получал их сообщения, передавал им инструкции. Ездил на границу, но не вступал в контакт с нашими представителями в Финляндии.
– А с кем вы вступали в контакт?
– Это был наш информатор, который считался особо ценным агентом. О нем знали только мы двое. Я и Слепцов. Насколько я знаю, потом этот агент уехал из Финляндии, так мне говорил полковник Слепцов. И сейчас, спустя двадцать лет, вы его не найдете.
– Как его звали?
– Не помню. Мы называли его Дровосек. Я думаю, что он работал в таможне или в пограничных войсках Финляндии. Мы встречались регулярно, один раз в неделю. Я передавал ему наши инструкции и получал от него необходимые сведения. Вся информация шла через Слепцова. Иногда наши встречи проходили раз в две недели, иногда чаще.
– Вы докладывали об этом кому-нибудь, кроме Слепцова?
– Нет. Мы работали только на непосредственном контакте. Я передавал инструкции и получал информацию, которую должен был доставить Слепцову.
Караев переглянулся с психологом и тяжело вздохнул. Кажется, Жажин стал невольным соучастником предательства Слепцова. Тот использовал этого сотрудника в личных целях. Нужно проверить, был ли зафиксирован такой осведомитель, как Дровосек. И даже если был, то это ничего не меняет. Слепцов мог использовать финского информатора в качестве своеобразного почтового ящика, через который пересылал сообщения. И получал инструкции.
– Кто знал о ваших встречах с Дровосеком, кроме Слепцова?
– Я думаю, что никто. Дровосек был особо ценным агентом, о котором мы не должны были информировать нашу местную резидентуру. Только своего куратора. Моим куратором и был Павел Слепцов. Но, насколько я знаю, Дровосек давал очень ценную информацию.
– Ваши сообщения были зашифрованными?
– Да.
– Вы знали шифр?
– Конечно, нет. Я и не должен был его знать. Это было бы нецелесообразно. Я был всего лишь связным.
– Вы работали представителем Внешторга?
– Под «крышей» Внешторга. Тогда практиковались подобные вещи. Все советские учреждения были «крышей» для наших сотрудников. Как и все наши курьерские пункты, представители информационных
